Встреча в пути

Леонид был похож на мать. Те же тонкие черты лица, темно-русые волосы, небольшой рост. Младший брат Эдуард, высокий, широкоплечий, с красивым хищным лицом и черными кудрями до плеч, совершенно не похожий на Леонида, вел себя, как малое дитя. Он весело заигрывал со мной, стремясь вызвать ревность старшего брата.

С ним определенно что-то было не так.

Вера Николаевна обеспокоенно наблюдала за младшим сыном, как наблюдают за больным ребенком. Это при том, что Эдуард на вид выглядел лет на тридцать. Меня поразила непохожесть братьев, но я оставила свои комментарии внутри себя. Эдуард волновал меня меньше всего.

Я слушала Веру Николаевну, которая рассказывала про успехи своего старшего сына. Было понятно, что она гордится Леонидом и желает ему достойную пару.

Вышла из дома Вахрушевых с тяжелым сердцем.

Думаю, Вера Николаевна поняла, что мной движет вовсе не искренняя любовь к ее сыну. Моя будущая свекровь даже не поинтересовалась моей семьей, не спросила о моей маме. Я была уверена, что Вера Николаевна воспрепятствует нашей будущей свадьбе.

Даже стала смиряться с этой мыслью. Когда твое сердце не принимает участия в процессе, то особой душевной трагедии не возникает.

Я стала размышлять над другими вариантами, ведущими меня к прописке в областном центре.

Вокруг меня вился кругами Ростик Бережнов с четвертого курса лечебного факультета. Яркий брюнет с мощными плечами, он был хорош собой, обладал веселым характером и много читал. Родители Ростислава были иркутскими врачами, так что у них была целая семейная династия докторов, включая бабушек и одного деда.

Всё это мне нравилось.

Но Ростик мечтал закончить учебу и тут же уехать за границу. Желательно в недоразвитые страны Африки. Ростик предлагал мне вступить в ряды общественного движения, посвященного борьбе с эпидемиями.

Он с воодушевлением говорил о том, как прекрасно жить в соломенной хижине на сваях, отбросив всякие мысли о презренном комфорте, спасая человеческие жизни от болезней.

Я слушала Ростика с ужасом. Видимо, я не была рождена для таких самоотверженных акций.

Мне стыдно было это озвучить, но судьба голодающих африканских детей, задуматься о которых пламенно взывал Ростик, не вызывала во мне никакого интереса.

Я стремилась к комфорту и удобству, тому, что так яростно ненавидел Ростислав Бережнов. Поэтому стала избегать встреч с энергичным Ростиком.

Завидев его в конце институтского коридора, я быстро сворачивала к лестнице и устремлялась прочь.

Был еще один страстный поклонник, Володя Левин. Он заканчивал шестой курс лечебного факультета. Володя до поступления в институт имел среднее медицинское образование и работал фельдшером в селе Калиновка.

Крупный, надёжный, спокойный Володя мне нравился. Широкое открытое лицо с высокими скулами, крупный нос и твердые губы.

Он был похож на фигуру рабочего в знаменитой советской скульптуре «Рабочий и колхозница», воздвигнутой при входе в московские павильоны ВДНХ.

Его внешний вид внушал надежду на то, что на его мускулистое плечо всегда можно положиться.

А мне всегда так не доставало этого самого мужского плеча.

Володя с другом снимал комнату в городе и приезжал ко мне в общежитие после учёбы. Несколько раз мы ходили в театр музыкальной комедии, но в основном сидели в сквере Кирова и разговаривали. Вернее сказать, говорил Володя, я слушала его и грустила. Он говорил вдохновенно и правильно. Он был хорошим и добрым, сердечным и самоотверженным.

Но он планировал вернуться в свою Калиновку сразу после получения диплома.

Говорил о развитии родного села и о том, как ждут односельчане своего любимого доктора. Зажмурив глаза от удовольствия, Володя мечтательно описывал картину нашего будущего семейного счастья.

Во мне он видел соратника и боевую подругу, которая разделит с ним все тяготы сельского быта. Он не сомневался, жена просто обязана самоотверженно следовать за мужем без всяких сомнений. И почему-то говорил о нашей совместной будущей жизни, как о вопросе уже решённом.

Было очень сложно объясниться с Володей. Он был слишком категоричен, искренне верил в меня и видел во мне черты, мне не свойственные.

Однако стаи гусей и пара жирных свинок в загончике, которые решил заиметь Володя для качественного питания в деревне, подьем в четыре часа на утреннюю дойку и радостное кудахтанье кур, которых я буду кормить перед работой, не входили в мои жизненные представления о комфорте.

А самое ужасное для меня – в картину счастливой жизни Володи входили шесть детей, а лучше семь или восемь.

Мне было стыдно признаться Володе, что я хочу иметь единственного ребенка. При этом, слово «хочу» было лукавством чистой воды. В моем представлении, если уж так необходимо иметь ребенка, то надо сделать все возможное, чтобы это был единственный ребенок.

Я не осмеливалась сказать об этом прямо. В наше советское время не любить детей, означало наличие у женщины скверного характера и эгоистичное нежелание увеличить народонаселение самой счастливой страны в мире.

Но я сама была единственной дочкой и меня это только радовало.