Встреча в пути

Он шел навестить больного, удрученный печальным известием, а, неожиданно для себя, испытал пронзившее душу чувство радости и полноты жизни.

Потом Ирина спела негритянскую колыбельную, шутливо попросив отца:

— Закрой глазки, папа.

Гусев попросил Ирину проводить его до калитки. Она поняла, сказала, не скрывая своей озабоченности:

— Пока ничего предугадать нельзя. Нога, по-видимому, так и не отойдет по-настоящему. Посижу с ним еще две недели. Надо дать тете Ие отдохнуть. А потом на работу, да.

Она умолкла, и Гусев заторопился:

— Вы не стали артисткой. А у вас голос.

Ирина отозвалась не сразу. Подняла лицо к небу, усыпанному яркими осенними звездами. Ее ничем не прикрытая загорелая шея казалась теперь, в сумраке, белой.

— Моя работа не мешает мне любить искусство. Напротив. Конечно, не хватает времени… Не стала потому, что еще неизвестно, что бы вышло. А врачом, я уверена, могу стать хорошим.

Вспомнилось, что говорил о дочери Иннокентий.

— Вы уже стали врачом. Врач и должен быть таким: добрым, самоотверженным.

Ирина помолчала, а когда заговорила, голос зазвучал насмешливо:

— Это уж, наверное, отец? Он считает, что я совершила героический поступок, приехав к нему, когда он заболел. Как будто не существует такого понятия как элементарный долг.

Хотел возразить: не каждый повернул бы свою судьбу так круто. И промолчал.

Стал бывать у Тучина каждый день. Занятия в институте шли еще кое-как. Многие студенческие группы еще не вернулись с картошки, вечера были свободны. Иногда выбирались с женой. Было горько за друга, хотелось быть чем-то полезным Иннокентию, поддержать, помочь поскорее подняться с постели. Жалея Иннокентия, Софья не меньше сочувствовала и его дочери, напоминала:

— Может, у Ирины дрова кончились? Ты бы наколол. Картошку им надо помочь спустить в подвал.

Гусев и сам был убежден, что бывает у Тучина ради него, Иннокентия. Пока Тучин не предложил однажды:

— Слушай, сводил бы ты куда-нибудь Ирину, а? В кино там или еще куда. Что это за отпуск? День и ночь сидит возле меня. Ей ведь на работу скоро. Я с сестрой побуду, поправилась она.

Отозвался ему не сразу, прошел к окну и, наверное, с минуту разглядывал за стеклом прибитые сентябрьским утренником тигровые лилии. Они напоминали саранки, только во много раз крупнее и на кудрявых красных лепестках темные точки. Отсюда и название: тигровые. Теперь лепестки поблекли, словно выцвели, и осыпа́лись. От слов Иннокентия вдруг зачастило сердце.

Ему всегда было интересно с Тучиным и легко. И теперь, хотя Иннокентий еще не оправился после болезни. Есть о чем поговорить, что вспомнить. Связывает и работа, дела. Тучин по-прежнему вникает во все нетерпеливо и дотошно. И тем не менее…

Ко всем тем добрым чувствам, с которыми он является в этот дом, теперь примешивается что-то еще, особое, светлое, в чем он еще не отдал себе отчета. О чем бы ни рассуждали они с Иннокентием, чем бы он ни занимался: колол ли дрова или ремонтировал электроутюг, в груди было горячо от мысли о том, что где-то в глубине дома присутствует еще и молодая смуглолицая женщина с темными и в то же время полными света, живыми глазами. До сих пор был убежден, что, как и Софья, жалеет ее, испытывает к ней участие и поэтому так горячо стремится разделить с ней ее беду и заботы. А в действительности… Сказал теперь себе: «Старый ты ишак! Она же в дочери тебе годится. Ей помощь нужна».

Отозвался Иннокентию угрюмо, не оборачиваясь:

— Какой ей интерес со мной, стариком? У нее, небось, кто помоложе найдется.

— В том-то и дело! — вздохнул Тучин. — Она же как уехала в институт, так почти и не бывала здесь. Друзья и знакомые — все там. Разве кто из одноклассников остался, да где они?

Он купил билеты не в кино, а в оперетту. Как раз давала гастроли заезжая труппа. Однако жена от театра отказалась:

— Прогуляю вечер, а ребятам к школе еще ничего не приготовлено. И побельщица велела освободить две комнаты. Сходите вдвоем. Ирине и в самом деле надо развеяться.

Придирчиво и долго подбирал галстук к своей кремовой рубашке, пришел к выводу, что выходной костюм ему пора справить новый. Однако жене об этом не сказал.

«Марицу» он слышал уже много раз, и, как выяснилось, Ирина — тоже. Тем не менее спектакль явно доставил ей удовольствие, не сводила со сцены искрящихся смехом глаз. А он больше следил за нею, чем за действием пьесы, и был счастлив, что она так искренне отдается минуте отдыха, тем, что доставил ей эту радость. В антракте же принялся придирчиво разглядывать женщин и пришел к выводу, что среди присутствующих Ирина — самая женственная и красивая. И одета изящнее других. И сам словно помолодел рядом с нею. Было так празднично, светло на душе.