Марсель Дюшомье с сигаретой в зубах замечтался, представляя себе, как было бы здорово, если бы метла сама собой подмела вокруг статуи астронома Ле Веррье. Что за глупая идея пришла в голову его коллеге — взять да умереть в фиакре! И вот теперь изволь выполнять его обязанности в дополнение к собственным! Когда еще руководство обсерватории займется тем, чтобы нанять второго уборщика… Так что о бале Бюллье [60]можно забыть. Что ж, остается только «Фоли-Бержер», где он любил поглазеть на симпатичные мордашки и откровенные декольте.
— Извините, что отвлекаю вас от работы, — раздалось у него за спиной. — Я журналист из «Пасс-парту». Что вы можете сказать о неком Брикбеке Деода?
— К вашим услугам! — воскликнул Марсель Дюшомье, с радостью отставляя в сторону метлу, на которую опирался. Молодой, немного сутулый репортер внушал доверие. Так почему бы не поболтать с ним про зануду Деода вместо того, чтобы выполнять обязанности этого самого Деода?
— Брикбек вечно читал мне нотации. А в день своей смерти долго выговаривал за то, что я отказался дать монетку бродяге, который передал ему письмо. Я не скряга, но не люблю сорить деньгами!
— А что было в том письме?
Марсель Дюшомье покачал головой и ухмыльнулся.
— Не знаю. Может, этот осел наконец подцепил какую-нибудь девицу! Он был закоренелым холостяком, и к тому же урод каких мало, но на вкус и цвет товарищей нет, разве не так?
— А ему часто писали?
Жозеф так прилежно конспектировал его слова, что, прежде чем ответить, уборщик подсказал:
— Я разрешаю вам упомянуть мое имя, меня зовут Марсель Дюшомье. Нет, это было впервые. Деода был настоящий отшельник. Только один раз уезжал на три дня куда-то за город встречаться с друзьями, дело было в августе.
— А куда именно, не знаете?
— Он не говорил, а я не спрашивал. Кто его знает, а вдруг он связался с какими-нибудь франкмасонами… Я не хочу иметь к этому никакого отношения.
— Я хотел бы побывать дома у месье Брикбека, не могли бы вы сообщить его адрес?
— Улица Данфер-Рошро, 83. Вот была бы потеха, если он охмурил какую-нибудь девицу!
— Постыдитесь! — хмуро заметил Жозеф. — Как вам известно, он никого больше не охмурит.
Консьержка дома на улице Данфер-Рошро меланхолично жевала табак.
— Меня в мои годы ничем уже не удивишь. Бывает, что и людей
Жозеф записывал, исправляя ошибки:
— Вы считаете, что его убили, или это был несчастный случай?
— Коли не убили, зачем тогда полицейские облазили тут все четыре этажа? Когда я своим ключом открыла его комнату, там все было перевернуто вверх дном! Это точно ограбление, и вот что странно: у него ведь не было ни гроша, мебель дешевая, а одежда вся поношенная, как из лавки старьевщика, одним словом, нищета полнейшая.
— К нему приходил кто-нибудь?
— Нет, месье Брикбек был идеальный постоялец, ни собаки не держал, ни женщины у него не было, чистая душа. Никому не доставлял беспокойства.
— Получал ли он письма в последнее время?
— Только одно. Я, когда передавала ему, заметила, что там не было обратного адреса.
Поднявшись на четвертый этаж, Жозеф легко отыскал дверь Деода — она была опечатана. Он раздумывал, к кому первому из соседей обратиться с расспросами, когда одна из дверей открылась, и на пороге появилась седая женщина с блекло-голубыми глазами.
— Вы из полиции?
— Нет, я журналист. Собираю информацию о месье Брикбеке.
За спиной первой возникла вторая дама, ее точная копия. Они в полголоса посовещались и пригласили Жозефа войти.
В крошечной гостиной со стенами, обитыми розовой тканью, почти все пространство занимала арфа. У оттоманки стоял пюпитр с партитурой, между буфетом и шкафом втиснулись три стула, а стены сплошь покрывали множество семейных фотографий вперемежку с акварельными рисунками, изображающими сельские красоты. В примыкающей к гостиной комнатке виднелась кровать с покрывалом в цветочек.
Хозяйки, которые представились Жозефу как сестры Женепи, Прюданс и Клеманс, указали ему на оттоманку.
— Любите ли вы музыку, месье… — задала вопрос Клеманс.
— Пиньо, Жозеф Пиньо. О да, очень.
— А кто ваш любимый композитор? — продолжила перекрестный допрос Прюданс.
Жозеф заметил над буфетом портрет.
— Э-э… Моцарт.
— А Шуберта вы не жалуете? — с сожалением заметила Клеманс.
— Месье Брикбек тоже любил музыку? — Жозеф попытался повернуть разговор в нужное русло.
— Да мы с ним…
— …Особенно не общались.
— Он неохотно…
— …Сходился с людьми. Только здравствуйте…
— …И до свидания.
Если они так и будут изъясняться, я тронусь умом, подумал Жозеф, который уже устал вертеть головой, переводя взгляд с одной сестры на другую.
— Кроме того памятного вечера…
— …Когда он поехал куда-то после работы…
— …Мы даже подумали, что его срочно вызвали…
— …К постели больного родственника…
— …Но знали, что у него никого нет.