Встреча с границей

Конечно, разговор сразу же начнется о дисциплине, о виновниках чрезвычайного происшествия. Ну что ж, я готов к нему. Все эти дни только и делал, что разбирал свое поведение. Выступал и в роли защитника, и в роли обвинителя, оценивал придирчиво, без скидок на объективные причины. Решение твердое: буду драться! В конце концов дело касается не только меня. Напротив сидит разжалованный Березовский. Он кажется спокойным, но надо понимать, какой ценой дается ему это спокойствие. Я буду, я должен драться!

Мне стало жарко. Ратниек сидит рядом, жмет мою руку, успокаивает. Начальник политотдела покусывает мундштук нераскуренной трубки, не торопится начинать, видимо, ждет, пока люди немного расслабятся, настроятся на спокойное обсуждение. Но вот он поднялся, заговорил:

— Пробыл я на заставе неделю, познакомился поближе с людьми. Вот какой вывод напрашивается: народ хороший, комсомольская организация активная, учеба идет неплохо, художественной самодеятельности позавидовать можно, хозяйство в образцовом порядке. Вам бы поздравления да награды принимать, а вас на весь округ прорабатывают. В чем дело? Поясните. Только условимся: говорить откровенно, начистоту.

Резко, словно по команде, поднялся Иванов-второй.

— Откровенно?

— Откровенно, — подтвердил подполковник.

— Надо людям доверять и уважать их. Надо знать, что на заставе есть комсомольская организация, у которой те же интересы, что у командования заставы, отряда. Надо считаться с ней, помогать ей, опираться на нее. Мы ручаемся: Иванов не нарушил приказ. Березовский — тоже. Их сделали стрелочниками.

— А нельзя поспокойнее?

— Не могу, товарищ подполковник!

— Продолжайте!

— У меня все.

Попросил слова Березовский. Начал сдержанно:

— Мне вот что непонятно. — Он посмотрел на начальника политотдела. — По горячим следам чепе шли представители из отряда. Но их интересовало лишь то, что лежит на поверхности. Почему? Проще, легче сделать выводы? А спасут нас эти выводы от нового чепе? Неужели представителей удовлетворило объяснение Гали? Разве нельзя было поговорить с секретарем, членами бюро? Неноменклатурные должности? Тогда в самом деле: зачем эти разговоры об опоре на комсомольскую организацию? Теперь несколько слов о себе. Вернее, о Николае Иванове. Я не раскаиваюсь, что послал его старшим наряда. Он действовал правильно!

Березовского не узнать. Куда делась озорная мальчишеская торопливость, непоседливость. Стоит спокойный, внушительный. Такому не нужны защитники — он сам постоит за себя. Начальник заставы тоже смотрит на него с удивлением.

Поднялся старшина Аверчук, принял свою излюбленную деревянную стойку.

— Здорово! — процедил он сквозь зубы. — Теперь, товарищ майор, вы убедились, как далеко зашла на заставе круговая порука? Убедились, кто ее организаторы? Сначала пытались скрыть проступок Потехина, сейчас выгораживают Иванова. — Аверчук сделал внушительную паузу, взглянул на начальника политотдела. — Теперь и вы, товарищ подполковник, видите, какое нам досталось наследство. Но мы даем слово: через каких-нибудь два-три месяца не узнаете девятую заставу. Неловко, словно через силу, встал Ратниек и заговорил по-латышски. Потом спохватился, перешел на русский, но сумел произнести всего две фразы:

— Ну пусть нас... А зачем же топить всю заставу?!

Аверчук посмотрел на Яниса снисходительно, как на больного или неисправимо ограниченного человека, ничего не понявшего из его, старшины, слов, и заговорил еще решительнее:

— И вообще, не понимаю, зачем обсуждать здесь этот вопрос. Приказ есть, причины чрезвычайного происшествия установлены, виновные наказаны...

Начальник политотдела перебил Аверчука:

— Что вы собираетесь делать по выполнению этого приказа?

— Я бы выгнал с заставы Галинина, обоих Ивановых, Березовского, Потехина...

В руке подполковника хрустнула трубка. Он швырнул обломки в корзину и отошел к окну. Было видно, как на его освещенных солнцем висках набухали вены.

Я слышал, как у Яниса тикали наручные часы. Тишина становилась невыносимой. Казалось, что она сгущается, превращается в тяжелую грозовую тучу. Сейчас эта туча закроет солнце, и комнату потрясет гром...

Начальник политотдела вернулся к столу. Лицо его было бледным, осунувшимся, будто офицер за эти несколько минут перенес тяжелую болезнь.

— Кто еще желает выступить?

Все молчали. Я поймал на себе горячий взгляд Иванова-второго. В нем были упрек, недовольство. «Ну что же ты?! За себя постоять не можешь? Когда еще представится такой случай?!» Не могу, секретарь. Пока сидел здесь — все перегорело. И мои заготовленные впрок воинственные речи словно ветром выдуло.

И начальник политотдела недовольно посмотрел на меня. А возможно, мне так показалось, потому что он уже заговорил с Аверчуком.

— Товарищ старшина, как вы готовите людей перед выходом на границу?

— Ну... перво-наперво ставлю задачу. И оружие чтобы в порядке. Обмундирование по сезону: когда кожаные, когда резиновые сапоги, плащи.

— А настроение?

— Что «настроение»? — переспросил старшина.

— Какое настроение у человека?