Вспомни меня. Книга 1

И я соображаю, что она права: у большинства из нас уже есть имена, полученные разными способами, но работающие на своих обладателей. Всегда проще сказать: «Отнеси эту порцию жареных моллюсков Леннону», чем «…вон той девице с волосами цвета сушёной травы, но не той, у которой красная футболка, а той, у которой белая. С пятном. Потому что есть та другая, тоже с такими же волосами, но у неё на футболке, тоже белой, нет пятна.»

Мне срочно необходимо придумать себе имя. С именем я стану частью общества. Без него у меня как бы нет занятого места, отведённой под меня ячейки. На ум ничего не приходит ни с первой попытки, ни со второй. И я понимаю, что в моей памяти нет имён. Ни мужских, ни женских. Я не помню ни одного человека, у которого было бы имя, ни одного лица. Поскольку у меня есть более важные хлопоты на сегодня, я решаю отложить это важное дело – толком поразмыслить над ним.

– Слушай, мне нужно забрать рюкзак. Извини, в другой раз обсудим…

– А ты ещё не забрала свой? – с удивлением поднимает брови Цыпа. – У тебя какой номер? Я помогу.

– Номер?

– Ну, да. У всех же есть. У меня вот, например, второй.

Тут она прилично оттягивает ворот своей футболки со спины и на позвоночнике так низко, что почти уже между лопаток, тёмно-серой краской выведена цифра два.

– Обалдеть… – выдыхаю.

– Да. Альфа – первый. У Умника четырнадцать. У Леннона одиннадцать. А у тебя?

Я покрываюсь мурашками, когда она заходит за мою спину и оттягивает мою футболку: неужели мы всё-таки пронумерованы?

– Семь, – объявляет Цыплёнок. – Ты седьмая.

Альфа действительно умудрился смастерить лук. И судя по тому, как ловко у него получается попадать в кленовый лист, прилепленный чем-то к дереву, стреляет он не в первый раз. В отличие от Леннона.

– Не натягивай тетиву стрелой! – со смешком подсказывает ему Альфа. – И натянуть её на лук нужно было потуже. Вот, смотри: стрела находится между указательным и средним пальцами. Хват делаешь кончиками трех пальцев: указательного, среднего и безымянного. Чем меньше ты касаешься пальцами хвоста стрелы, тем точнее выстрел.

Он поднимает руки, прижимает к лицу тетиву, натягивая её пальцами, и мышцы на его плечах и предплечьях становятся такими… явными, чёткими. Потом он стреляет, и стрела попадает в точности в маленькую птицу, та, внезапно потяжелев, камнем падает Леннону под ноги. Я не в силах сдержать восторг и охаю.

– А знаешь, почему все смеялись? – неожиданно спрашивает меня Цыпа.

Мне сейчас не до неё – весь мозг занят инструкциями, которые Альфа выдавал Леннону по поводу тетивы и правильного хвата стрел.

– Почему? – машинально спрашиваю.

– Он сказал, что у тебя лошадиное лицо.

– Кто, он? – так же машинально уточняю.

– Альфа.

И вот тут только до меня доходит. Вначале опадает осадком где-то в зоне восприятия, а потом ударяет по сознанию мощной эмоциональной волной.

– Что, прямо так и сказал?

На самом деле, мне всё это неинтересно, но от шока включился робот, запрограммированный во что бы то ни стало поддерживать разговор.

– Ну… да. Один признался, будто бы помнит, что в прошлой жизни любил лошадей, сказал, они ему снятся и он балдеет от этого. Тогда Альфа предложил ему любоваться на тебя.

– Зачем?

– Затем, что твоё лицо похоже на лошадиное.

О Боже…

Глава 17. «Некрасота»

Fading through – Vancouver sleep clinic

Мне ни приходило в голову, что я могу быть некрасивой. С самого начала воспринимала себя кем-то нормальным и обычным, но может, это не так? Я перебираю в памяти девушек, и все они в той или иной степени симпатичные, каждая по-своему. Есть одна прямо очень красивая – с длинными чёрными блестящими волосами и миндалевидными глазами. Парни вечно шутят на тему, кому она достанется. Может, наша группа – это некий баланс, и яркости необходим противовес? Что если этот противовес – я?

От огорчения у меня даже в животе разболелось.

Я брожу по лесу весь день – деревьям ведь плевать, как я выгляжу, смеяться они не станут. Орехов набрала давно, а обратно идти не хочется – днём лес кажется и теплее, и ласковее, чем лагерь.

Но как только солнце перекатывается на другой бок, и свет его становится не таким жарким, страх всё же пересиливает обиду, и я возвращаюсь к лагерю.

Людей в нём почти нет – наверняка все на берегу запекают рыбу, а может, и птицу – у кого что. У меня орехи – это единственное, что я способна самостоятельно добыть. Ну, моллюски ещё, но с ними не всегда получается.

У ручья тоже пусто, когда подхожу напиться.

Я размышляю о привлекательности. Почему, люди разбиваются на пары? Леннон вон, например, по какому принципу выбрал Рыжую для обнимашек? По какой причине она выбрала его? И ещё куча народу, зная друг друга без году неделю, уже спят вместе? Да, так теплее, но всё же…

Мне интересно всё-таки, как я выгляжу.

В заводи у ручья есть место, где вода почти не двигается – единственное зеркало, которое приходит на ум. Увидеть своё отражение в море почти нереально, а вот здесь, в тени деревьев, небольшой кусочек стоячей воды – это практически зеркало.