Вспоминать, чтобы помнить

Я не представляю, как можно перевести берущее меня за душу стихотворение Рембо «Depart»*. «Assez vu. La vision s’est rencontree a tous les airs»**. Переведите эту строчку на английский, на превосходнейший английский, и ее очарование тут же пропадет. Откуда я знаю, что она является поэзией на французском? Чтобы ответить на этот вопрос, мне придется рассказать еще один случай, произошедший со мною, когда я только приехал во Францию.

* Уход (фр.).

** Достаточно повидал. Все, что витает повсюду в космосе (фр.).

Я сижу за столиком уютного ресторанчика в Авиньоне. В нескольких шагах, за столиком напротив, ест в одиночестве commerqant. Как на таком расстоянии между нами завязался разговор — для меня загадка, но тем не менее это произошло. Странно и то, что я на своем плохом французском осмелился говорить с ним о фильме «Золотой век» Бунюэля и Дали, который я видел в Париже. Довольно быстро я понял, что он насмехается надо мною, но не из-за скудного языка — здесь он проявил изрядное великодушие, — а из-за моего восторга по поводу такой дряни, какой, по его мнению, был фильм. Тогда я сделал то, что делаю всегда, когда хочу, чтобы меня поняли, — резко поменял тему. Теперь я заговорил о Прусте. «Простите? — сказал он. — Как вы сказали?» «Пруст, — повторил я. — Marcel Proust, celui qui aecrit A la Recherche du Temps Perdu»*, «Никогда о таком не слышал, — последовал вежливый ответ, — но продолжайте, мне интересно». Это заявление выбило у меня почву из-под ног. Как рассказать о творчестве такого писателя, как Пруст, на моем плохом французском человеку, которому явно наплевать на все, что я говорю? Я понимал, что могу рассчитывать на его внимание, только пока он ест, потом он встанет, вежливо извинится и покинет меня в середине сложного предложения, пока я буду сражаться с сослагательным наклонением. К счастью, мне на помощь пришли сидящие за соседним столом студенты. Они покатывались со смеху, и я было подумал, что смеются надо мною, но нет, весь их сарказм был направлен против commerqant. Как! Он ничего не слышал о Марселе Прусте? Кто же он тогда, лотошник? И как ему только не стыдно? Американец знакомит его с французской литературой?! Они безжалостно его высмеивали, одновременно лукаво подмигивая мне. Бедняга поспешно бежал, даже не доев свой обед.

* «Марсель Пруст, который написал » В поисках утраченного времени«" (фр.).

Как только он ушел, студенты пригласили меня за свой столик. Они почтут за честь угостить меня кофе с ликером, говорили они. «Quel con celui — la!» — сказал один из них. «Vous etiez epatant!»* — прибавил другой. «Может, вы сами писатель?» — спросил третий. Я просидел с ними час, а то и больше. О чем мы только не говорили! Их очень заинтересовал мой рассказ о сюрреалистическом кино. А как случилось, что я читал Пруста? Он переведен? Что привело меня во Францию и чем отличается Нью-Йорк от Парижа? Языковой барьер перестал существовать. Когда не хватало слов, я прибегал к жестам. Иногда необычайно сложные вещи я передавал чрезвычайно примитивным способом. Но студенты меня понимали — их ответы говорили об этом.

* Какой болван этот тип, с которым вы говорили... Вы были великолепны! (фр.)

То же самое и с Рембо. По собственной реакции на его строки я понимаю, что в них есть смысл. Даже во внешне бессмысленных фразах. А в стихотворениях, подобных «Уходу», я ощущаю связь между неведомым в себе и неведомым в другом человеке. Здесь вопрос уже не во внутреннем и внешнем мире, а скорее в уровнях, последовательностях, иерархиях. Кто-то говорит со мной через пропасть. Я слышу таинственный язык, для которого мне нужна другая пара ушей. Где ее найти? Зачем отчаиваться? Разве нельзя подождать того времени, когда я буду достаточно хорошо знать французский? Нет! Тысячу раз «нет»! Я должен услышать это сейчас, сразу же. Это вопрос жизни и смерти.

Безумно влюбившись в женщину, говорящую на незнакомом языке, вы ведь найдете способ объясниться с ней, правда? Возможно, это не совсем удачное сравнение. Чтобы полюбить Рембо, надо прежде всего почувствовать красоту его языка. В моем случае это была любовь с первого взгляда. Я принял его прежде, чем понял. Нужно ли объяснять такие вещи? Смогу ли я убедить скептиков, что был очарован романом «Мораважин» Сандрара, хотя каждое второе слово проверял по словарю? Каким чудесным образом мы сразу пони маем, что наше, а что нет? Почему, несмотря на восхищенные отзывы лучших критиков, я по-прежнему не могу читать Стендаля, или Стерна, или даже Гомера? Почему я вновь и вновь пытаюсь читать маркиза де Сада, хотя каждый раз понимаю, что толку опять не будет? По какой-то необъяснимой причине я верю всему хорошему, что сказано о нем. Как верю тому, что говорят о Фрэнсисе Бэконе, которого также не могу переварить. Я веду все это к тому, что некоторые писатели заставляют тебя принять их, понять и, наконец, полюбить.