Вспоминаю отца. Мыслитель

Дед Сергей оставил этот мир, когда отцу было пять лет, братьям отца, Михаилу – шесть, Константину – двенадцать, а Петру – шестнадцать. Чтобы сохранить хозяйство, дом и детей с чистыми лицами, многочисленные родственники – вся деревня, женят Петра на справной женщине на полтора десятков годков постарше и … была любовь, и родилось у них дочка Ирина и двоюродная сестра для меня, одногодка моей матери…

Дядя Петр погиб в 14 году, в первых боях с австро-венграми.

Дядя Костя был невозмутимый домосед, без нужды государственного масштаба никуда из деревни не выезжал, родил сына по образу и подобию своему, которого единственный раз смогли вывезти из деревни в село, где крестили в Михайловской церкви. Позднее родились две любимые дочери Екатерина и Варвара, которые родили Ивана, Светлану, Александра, Олега и Николая встречавшихся мне на просторах Родины от Москвы до Донецких Станиц.

Дядя Михаил – это путешественник и ловелас… не нашедший себе пару, или наоборот – никто из женщин не смог его удержать рядом с собой. Умер в 40 лет, от нелепой простуды.

У отца, нас детей, было пятеро… три дочки – довоенных и два сына – послевоенных. «Поскребыши» – так называли нас с братом.

Множество внуков, правнуков и праправнуков Сергея и Анны наполнили пространство Руси, копошилось в нем, называя это действие – жизнью.

*

Отец рассказывал… Весной 46-го, после возвращения из госпиталя, месяца три проработал бригадиром пути одного из околотков Ростовского отделения дороги, исполняя обязанности мастера. В один из теплых дней, когда до конца рабочего дня оставалось 15-20 минут, а отец находился в конторке мастера и планировал работы следующего дня – раздался телефонный звонок.

– У аппарата, бригадир Попов, – ответил отец.

– Говорит Каганович… (!?), – «ерунда какая-то», – подумал отец, – «чьи шутки?… хотя интонация его» – отец дважды встречался и слушал Кагановича, тот вручал ему почетный знак ударника пятилетки… до войны, когда был министром путей сообщения…

– Лазарь Моисеевич?

– Да… да… Дмитрий Сергеевич (?!), скажи, что нужно, чтобы литерный прошел по твоему околотку без болтанки… как по пуховой перине?

– Много… – выпалил отец, чувствуя интонацию Кагановича, но… «у него куча секретарей? … да еще по имени-отчеству? … Какая сволочь шутит?»

– Конкретнее и без стеснения…

– Пожалуйста, – отец решился соблюдать правила игры, если это шутка…, если это действительность, то не постеснялся и вложил в перечень все, чего не хватало для нормальной работы «на железке» на его околотке…

– Все перечислил? – спросили в трубке.

– Почти все…

– Перестань мяться, говори…

– Лазарь Моисеевич – это немножко личное…

– Черт тебя подери… какая разница? … говори…

– Фуражка нужна… свою потерял в Персии при контузии …

– Сергеич, без лирики… какой размер?

– 58…

– Зафиксировал… – связь прервалась… гудки… откуда?… от ТУДА?… Какого черта, сам Каганович… будет обзванивать бригадиров?… делать нечего? Или всех помощников пересажал?… нет – это кто-то «фулюганит»… кто? Все же интонация «железного наркома»… часа два мучился отец с выбором, какой был звонок?… серьезный или шутливый?… и убедил себя в том, что это был розыгрыш – есть в бригаде один чудик, который мог подражать голосам Левитана, Синявского и даже начальника отделения дороги… на нем остановился мучительный выбор.

На следующее утро, раздав бригаде задание, как можно более строго поставленным голосом и словами, как можно более обидными, снова привлек внимание присутствующих (в эти секунды, в один из тупиков мотовозом подавались две груженные платформы).

– Голодранцы! Признаемся, какая гнида… вчера… по змеиному притворяясь нашим «железным наркомом», дышала смрадным перегаром в телефон? – «голодранцы» в течение сказанной фразы стояли с раскрытыми ртами и перебитым дыханием…

– Сергеич, ты че? – первым опомнился умелец говорить под Левитана…

Сергеич пересказал вчерашний телефонный разговор с преувеличенными подробностями – смех стоял невообразимый, усиленный вернувшимся дыханием.

Посыпались вопросы… серьезные и с иронией, а в это время из мотовоза, вышли двое дюжих полковников в отутюженной железнодорожной форме и целенаправленно направились к гогочущей ватаге людей.

Отец видел их, он стоял на крыльце конторы, лицом к приближающимся полковникам, а бригада показывала им содрогающиеся от смеха зады…

Отец, вспоминая эти несколько секунд и пытаясь передать суть холодного пота от охватившего ужаса, предлагал обсыпать себя острыми кусочками льда, а чтобы представить, как одеревенело его тело от пяток до морщин на лбу – предлагал пощупать дубовую доску…

Смех прекратился также внезапно, как и начался – все, в одно мгновение увидели остекленевшие в страхе глаза своего бригадира, обернулись и расступились, пропуская полковников, которые вежливо поприветствовали присутствующих и, один из них, задал вопрос:

– Кто бригадир Попов? – отец кое-как шевельнул языком, чтобы произнести похожее на «Я».