А Дарвин заразил друзей-математиков своей новой страстью - ловлей жуков. Он так увлекался во время охоты за ними, что однажды, уже держа в каждом кулаке по жуку, вдруг увидел третьего и решил поймать и его. Чтобы освободить руку, юноша, недолго думая, сунул зажатого в кулаке жука себе в рот. Резкая жгучая боль от едкой кислоты, выпущенной жуком, значительно обогатила познания начинающего натуралиста о повадках жесткокрылых. Но, к сожалению, от неожиданности он лишился сразу всей добычи.
Самым большим другом Дарвина в Кембридже стал выдающийся ботаник профессор Генсло. Ботанику на богословском факультете не преподавали. Они встречались и беседовали в свободное время, совершая долгие прогулки по живописным окрестностям городка.
Прогулки стали такими частыми, что кумушки прозвали Чарлза «Тот, кто ходит хвостом за Генсло». Беседовали они во время этих прогулок обо всем на свете. Генсло был не намного старше Дарвина - ему исполнилось 32 года, но студенты говорили о нем со священным ужасом: «Он знает все!»
Как истинный энциклопедист, молодой профессор с одинаковым увлечением и глубоким знанием рассуждал не только о ботанике, но и о насекомых, химии, геологии. Он стал идеалом для Дарвина.
Кроме того, сближала их и одинаковая религиозность. Хотя, пожалуй, и тут Чарлзу было чему позавидовать и поучиться у нового мудрого друга. Однажды Генсло оказал ему, что был бы страшно расстроен, если бы изменили хоть одно слово в каком-нибудь из религиозных догматов. К счастью, к опровержению научных заблуждений и пересмотру устаревших гипотез набожный профессор относился куда более терпимо.
Этому периоду своей жизни Дарвин дал двойственную, противоречивую оценку: «Три года, проведенных мною в Кембридже, были - в отношении академических занятий - настолько же полностью затрачены впустую, как и годы, проведенные в Эдинбурге и в школе...» Но с другой стороны: «В целом три года, проведенные мною (в Кембридже), были самыми радостными годами в моей счастливой жизни: здоровье мое было тогда превосходным, и почти всегда я пребывал в самом лучшем расположении духа».
Весной 1831 года он с грехом пополам сдал экзамены и получил звание бакалавра. Ему оставалось только посвящение в сан, и он станет священником. Но Дарвин всячески оттягивал этот момент. Он был слишком честен для того, чтобы покривить душой. Но, к счастью, этого не понадобилось.
Вдруг сама Судьба постучала к нему в дверь - в облике старичка почтальона с багровым носом.
Профессор Генсло писал, что к нему обратились с просьбой рекомендовать подходящее лицо в качестве натуралиста для экспедиции капитана Фиц-Роя. Она должна нанести на карту восточные и западные берега Южной Америки и Огненной Земли, посетить многие острова Тихого океана и вернуться домой, обогнув Африку.
«Я заявил, - писал Генсло, - что считаю вас из всех, кого я знаю, наиболее подходящим для этой цели. Я утверждаю это не потому, что вижу в вас законченного натуралиста, а по той причине, что вы весьма специализировались в коллекционировании, наблюдении и способности отмечать все, что заслуживает быть отмеченным в естественной истории... Словом, я думаю, что для человека пылкого и одушевленного никогда не было лучшего шанса».
Заманчивое предложение пришло в подходящий момент. Дарвин как раз с увлечением читал книгу великого натуралиста Александра Гумбольдта о его путешествиях и грезил о дальних странах. Он поспешил сообщить, что предложение с радостью принимает.
Но на следующее утро, поговорив с отцом, послал профессору письмо с отказом, хотя, пожалуй, это было и не слишком вежливо.
Чтобы не терзаться и отрезать себе все пути к отступлению, Чарлз, отправив письмо, поспешил уехать на охоту в поместье своего дяди Джосайи Веджвуда.
Но, видно, правильно утверждает древняя поговорка, будто Судьба настойчиво тащит тех, кто упирается. В доме дяди все дружно решили: Чарлзу надо непременно ехать! Юноша написал на одной стороне листа по пунктам возражения отца против поездки, а дядюшка Джое на другой стороне свои контрвозражения.