Всю жизнь за синей птицей

Помню, в матче на Кубок Советского Союза наш поединок в очень жаркую, 40-градусную, погоду в Киеве продолжался свыше четырех часов. В течение одиннадцати игр я только… собирал мячи. Ничего не мог сделать. Его сильнейшие удары достигали цели. Преимущество его было подавляющим. Любой ценой я пытался изменить ход борьбы на площадке, овладеть инициативой – ничего не получалось. Но мы, теннисисты, знали, что Негребецкий помимо высокого мастерства обладал еще и не очень уравновешенным характером. Нервы в любую минуту могли его подвести… И я продолжал борьбу, надеясь на лучшее.

В пятой, решающей, партии, я все же вырвал победу, но какой ценой! Это единственный случай, когда в ходе матча я был в полном смысле слова в нокдауне – на какое-то мгновение потерял сознание и опустился на колени.

Зрители любили наши встречи. Мы «обстреливали «друг друга, так сказать, из орудий главного калибра. Любители шли на матч, считая, что будет «либо блеск, либо треск». Один раз я по совету своих учителей применил любопытную тактику, которая принесла мне успех. Это было в 1950 году, когда я выиграл зимний чемпионат. Игра, как обычно, была мощной, темпераментной. Каждый из нас хотел как можно скорее выиграть очко – за счет мощной подачи или «сильного удара справа. Мы стремились опередить друг друга у сетки. Каждый из нас старался навязать сопернику свою волю. В теннисе принято всегда играть под менее активный, слабый удар. У каждого соперника есть свое уязвимое место. У Негребецкого таким слабым местом считался удар слева, удар неатакующий, защитный, отыгрывающий, резаный. И Негребецкий ждал, что при первой возможности я буду направлять мячи именно под левую руку. Я же сделал все наоборот: при подаче посылал мяч под его сильнейший правый удар, атаку начинал, направляя мяч по диагонали, «под право». Это было неожиданно, и ленинградец часто не принимал моих подач, позволяя набирать мне важные очки. Когда же он удачно отбивал подачи ударом справа, он невольно при этом отходил в правый угол корта, оставляя оголенной большую его часть. Этого было достаточно, чтобы я мгновенно направлял следующий мяч в левый угол площадки. Негребецкому приходилось перемещаться вдоль задней линии, чтобы успеть отыграть мяч ударом слева. Это доставляло немало беспокойства моему сопернику, всегда стремящемуся прикрыть свой левый угол, чтобы оттуда бить своим излюбленным мощнейшим ударом вправо.

Негребецкий был прекрасным парным игроком. Имея такую грозную подачу, «убивая» с воздуха все мячи противника, он был неразрешимой загадкой для соперников. После гибели Зденека Зигмунда в течение трех лет я был партнером Негребецкого. За три года выступлений мы выиграли три чемпионата страны, и наш дуэт не знал поражений.

Я любил Негребецкого, был поклонником его таланта, восхищался его спортивным долголетием. Однажды мы встретились с ним зимой на кортах «Динамо» в Москве в финале смешанного соревнования. Он играл с Налимовой Т., я – с Клочковой 3. Начало нашего матча задержалось, финал проходил поздно, и все знали, и мои противники в том числе, что вечером во МХАТе спектакль «Последние дни» Булгакова, где я был занят и должен быть в театре не позже двадцати минут десятого, но у нас развернулась такая борьба, что выиграть не могли ни мы, ни они. Я стал нервничать: надо было ехать в театр. В решающей партии при счете 6:6 я сказал своей партнерше: «Если мы сейчас не выиграем, я проигрываю». Выиграть мы не сумели, я нарочно проиграл две игры, доставив огромное огорчение Зинаиде Георгиевне Клочковой – моей партнерше, великолепно игравшей «микст». Она одна из первых научилась, и хорошо научилась, играть у сетки (в то время сделать это было не так просто). Она успешно выступала в парных играх, ей было присвоено высокое звание заслуженного мастера спорта. Я «подвел» Клочкову, но в театр успел, отделавшись легким испугом, – на следующий день был вывешен приказ: мне объявили замечание за то, что я опоздал на несколько минут.

Эдуард Эдуардович хранил в своей коллекции спортивных призов и впервые учрежденную в 1947 году для теннисистов чемпионскую медаль. В финале эту почетную награду у Негребецкого оспаривал я. Это был наш десятый после войны матч, в девяти мне удалось одержать верх. Но десятый выиграл Негребецкий.

Потом, будучи комментатором, уже спокойно и трезво оценивающим свое спортивное прошлое, я как-то спросил Негребецкого: «Эдик, скажи мне, пожалуйста, как ты выиграл у меня в Ленинграде?» Это был рассказ о том, как он готовился к поединку, придумал тактику, исходя из моих недостатков, и, четко выполнив свой план, добился победы. Я сидел, слушал его интересный рассказ, сам же думал о другом – о своем поражении в этом матче. У меня был свой рассказ, свое объяснение…