Всё к лучшему

В домашнем музее самым дорогим экспонатом Жужа считает письмо, которое ее дядя получил лично от Сталина. В детстве они учились вместе в школе. Но уже после войны здесь, в селе, наступили тяжелые времена, и дядя набрался смелости и написал письмо Вождю, напомнил о себе и попросил помощи, в смысле, денег, три тысячи рублей. И Сталин ответил.

– В этом письме, – поясняет, волнуясь, Жужа, – Вождь написал, что он посылает бывшему однокласснику и другу детства две тысячи. Больше от себя лично он никак не может дать. Больше нет. Но еще одну, третью тысячу рублей, он все-таки посылает, но в долг, и надеется, что товарищ ее вернет.

– Вот какой он был, Сталин, – говорит бабушка. Но она не жалеет, что распался Советский Союз, которым почти тридцать лет руководил ее кумир. – Я за независимую Грузию и Россию не люблю. Люблю Сталина.

Жужа не обращает внимания, что некоторые соседи считают все это чудачеством, и волнуется, что после ее смерти все ее экспонаты просто выбросят или растащут. Поэтому она на кладбище, вопреки христианским канонам, из последних денег уже строит склеп, куда рядом с ней должны поместить все предметы музея. Она хочет лежать рядом со Сталиным. Видимо, так и будет.

Мы прощаемся, и бабушка приглашает приехать летом:

– Тогда и зелено, и красиво, и можно вином вас угостить, – беспокоится она, что показалась не гостеприимной.

Я благодарю ее, но, если честно, чувствую, что уже немного захмелел от портретов и образов Сталина. Хочется на землю, проветриться и опохмелиться – здесь же, неподалеку, где угодно, мест достаточно. Ведь я все-таки в Грузии, где, по правде, Сталин не предмет для разговора или особой гордости. Здесь издревле гордятся замечательными крестьянскими винами и обильными дружескими посиделками, чтобы пить, есть, приятно разговаривать и сидеть. Долго сидеть. Но за столом и без охраны.

И спасибо товарищу Сталину за мое счастливое детство.

Без него.

СУЧКА

(БЕЛАРУСЬ, 2010)

У нас во дворе большого и красивого дома вот уже второй год время от времени бродят четыре собаки. Они приходят из соседних частных домов к мусорному контейнеру и шарятся потом вокруг, грустные. Три нормальных размеров кобеля и маленькая сучка. Кобели иногда забегают, бесцельные, прямо во двор, где гуляют молодые мамочки с детьми или выгуливают свою породу неслышную степенные от одиночества мужчины.

Кобели молча суются, пытаясь обнюхать, и отходят, поджав хвост, когда мамочки начинают кричать, боясь за малышей, а то и брать в руки камень. Не ударить – отогнать. Но вот их сучка, подставляясь время от времени то одному, то другому, видимо, считает себя принцессой. Да еще и востребованной. Она начинает лаять и может бросаться даже на проходящего мимо человека, подскакивая сзади и словно пытаясь схватить за ногу. Такая у нее порода – беспородная.

– Боюсь идти, – сказала как-то младшая дочка, увидев в окно гуляющий вокруг асфальтированной дорожки собачий хоровод.

– Не обращай внимания. Они своим путем бегают.

– Но вон та, маленькая, злобная. Она же лает и бросается.

– Все равно не обращай. Ей только этого и надо. Так она, сявка, самоутверждается. Реагируешь – значит, уравниваешь себя с ней. Особено если увидит, что ты гонишь ее, типа «пошла вон». Тогда долго будет тявкать и бросаться. Это то, что ей надо, убогой.

– Но она же пытается схватить сзади. Можно тогда на нее замахнуться?

– Пытается, но не хватает. Провоцирует на внимание. Если просто замахнулась, то для нее станешь такой же, тявкающей. А если ударишь, отгоняя, накинутся другие. Не собаки – люди. Скажут, что бедную псину обижаешь. Сявок, доча, в этом мире много. Подрастешь – еще узнаешь. Никуда не денешься. Ты думай о своем: об уроке, о какой-то мысли из книжки, о мальчике, о любимой песне. Можешь обо мне, я всегда с тобой рядом. Как мой отец, твой дедушка, что на фотографии. Сявкам очень важно, чтобы на них реагировали. Так они крадут нашу жизнь по кусочкам. И так украшают свою. Не поддавайся…

Дочка собирает портфель в школу, и я вижу, как она выходит из подъезда, зажавшись. Боится. Но идет по дорожке ровно, глядя прямо вперед. Она знает, куда и зачем идет.

Кобели бессмысленно крутятся у машин на парковке, выискивая брошенную жрачку, а сучка, остановившись, лает. Мол, вот она, я. Но видя, что на нее не обращают внимания, гордая, оттявкавшись, семенит к мусорке. За ней тянутся остальные: не поесть, так запрыгнуть.

Собачья любовь. Собачья жизнь…

ВОЛЬНООТПУЩЕННИК

(БЕЛАРУСЬ, 2010)

И она сказала, как выдохнула:

– Я тебя отпускаю.

А он вздохнул, повернулся и пошел. Но почему-то не взлетел и даже не рванулся, как обычно делают птицы, которых отпускают на волю, а словно полз. И даже шаркал ногами. И ему было не по себе.

А я смотрел на них, поскольку случайно оказался рядом, просто шел по улице и едва не сбил, когда они вдруг резко остановились. И даже не успел обогнуть, а только услышал ее фразу.

Наледь треснула под ногой. Он замер и оттолкнулся, словно обрубил невидимые нити. И обида повисла на его плечах, как снежинки, которые он затем стряхнул и молча пошел дальше.