Всё, что у меня есть

Так родился еще один мальчик, но мама сказала, что голос у Элизы по телефону был радостный. Во время этой длинной и непростой беременности, которая сопровождалась отеками и расхождением тазовых костей, в глазах Элизы я видела тайную надежду на то, что у нее наконец родится дочь.

— Ну, а у вас как дела? — спросила мама. — Есть что-нибудь новенькое?

— Пока нет, — ответила я.

— Ну и не волнуйся, — сказала мама, — всему свое время. Передавай привет Эйстейну.

Сквозь жалюзи пробивается свет, оставляет светлые блики на волосах Габриэллы, отражается от блестящей поверхности ее письменного стола. Я звоню в больницу, прошу соединить меня с послеродовым отделением и позвать к телефону Элизу. Она подходит к трубке, и я говорю, что мечтаю о том, чтобы прийти и взглянуть на новорожденного прямо сегодня, что не могу дождаться, когда его увижу. Она уже объяснила маме, что лучшее время для посещений — утро, но теперь не возражает, чтобы я пришла в любое время. Ее радует, что мне так не терпится увидеть малыша.

— Но тогда я скажу Кристин, что и она может прийти, — говорит Элиза. — Кристин тоже очень хочет на него взглянуть. Может быть, вы договоритесь и придете вместе?

— Без проблем, — отвечаю я.

— Он очень, очень славный, — добавляет Элиза. — Похож и на Юнаса, и на Стиана. Глазки такие смышленые, словно понимает, куда он попал.

Незадолго до половины четвертого снова звонит Эйстейн.

— Мы ее потеряли, — говорит он.

И тут я понимаю, что разочарована, в любом случае облегчения я не испытываю.

— Те, другие, претенденты подняли до шестисот шестидесяти, и думаю, на этом они бы не остановились. Квартира, конечно, хороша, но не настолько. Есть еще пара других предложений, можно посмотреть в четверг, что-нибудь обязательно найдем.

— Увидимся дома за ужином? — спрашиваю я. — Я поеду к Элизе в госпиталь Уллевол.

— Я думал, мы туда поедем завтра вместе? — удивляется Эйстейн.

— Завтра тоже можем поехать, если хочешь, — говорю я. — Я сегодня совсем ненадолго.

Я кладу трубку. Сквозь жалюзи виднеется парк с березками, на которых уже набухли почки, и там, за березами, начинается целый мир. Он открывается мне, он готов исполнить все, что я хочу, любую прихоть, переустроить всю жизнь. Просто взять и заменить одну на другую. Выйти и потом войти. Меня ничего не связывает с Эйстейном, ничегошеньки. Четыре месяца прошло с того момента, как у меня случился выкидыш, и больше ничего не получается. Я думаю о своей одежде в шкафу, туалетных принадлежностях в ванной комнате и разложенных повсюду книгах, которые можно собрать за полчаса. Я думаю об этих осмотрах квартир, раундах торгов, какая это невероятная удача — все, что случилось и не случилось. У нас нет общего кредита на покупку жилья. Я так и не познакомилась с его отцом. Мебель из моей квартиры стоит в гараже у родителей, вещей у меня не так уж и много.

Однажды, сразу после того, как мы съехались с Толлефом, я встретила на улице Руара с Анн. Они остановились, и Руар представил нас друг другу. Все, что он говорил обо мне, о моей дипломной работе, Анн пропустила мимо ушей.

— Как дела с дипломом, скоро закончишь? — спросил он меня, и я жестами показала, как растет объем работы.

— Жду с нетерпением, когда смогу прочитать ее, — сказал Руар.

Анн потянула его за руку и заявила с непосредственностью маленькой девочки или так, словно маленькой девочкой была я:

— Понимаете, я ужасно хочу по-маленькому.

Она обернулась посмотреть, как будто где-то немедленно должен был появиться туалет, и Руар улыбнулся снисходительно, словно мы и вправду были маленькими девочками, причем обе. Потом Анна замолчала, и я почувствовала на себе ее изучающий взгляд, но она тут же снова засуетилась, Руар спохватился и повел ее в туалет.

— Мы сейчас без детей, — бросил Руар через плечо, когда они уже уходили, — наслаждаемся свободой.

Сколько лет их дочерям теперь?

Руар и Анн — он в черном пальто, она в бежевом — свернули на Бугстадвейен и исчезли. Сияло мартовское солнце, все вокруг ослепительно сверкало. Почерневшие от выхлопных газов островки снега походили на куски пенопласта. Я ощущала легкое разочарование, смесь облегчения и стыда. Колготки и сережки Анн тоже сверкали на солнце. На нижней губе белой полоской засохла слюна. Полный мочевой пузырь. Изящная женственность Анн, ее телесность. У нее нет ни капли стыдливости. И Руар живет с этим годами. Анн встает по утрам, идет в ванную и садится на унитаз, не закрывая за собой дверь. Руару приходится останавливать машину у обочины, потому что Анн нужно сходить по-маленькому. Она присаживается на корточки с сосредоточенным видом. Руар уже смирился, и даже это вызывает у него нежность. Однажды, будучи беременной, она закашлялась и описалась — мне Руар рассказал. Он прикрыл лицо рукой и характерным движением сжал пальцами переносицу. Он часто так делал под влиянием чувств. Руар такой чувствительный.

— Она тогда была беременна Софией, — говорил он, — мы должны были пойти в кино, но пришлось вернуться домой.