Всё, что у меня есть

Когда мы сходили с поезда, на перроне толпилось много народу. Я чувствовала себя разбитой, меня трясло. Хелле достала с багажной полки свой чемоданчик и обмотала горло шарфом. Мы протискивались в толпе, и я мельком увидела Эйстейна и Харальда. Какой-то мужчина в шляпе шел быстрым шагом по перрону вдоль толпы людей и улыбался. Хелле повернулась и посмотрела на меня с такой теплотой, которой я от нее совершенно не ожидала. Что объединило нас? И как я не заметила этого? Она обняла меня и поблагодарила за прекрасную поездку. И я смогла только проговорить: «Удачи тебе!» — и еще: «Надеюсь, все образуется». А про себя подумала: «Все, доработаю до конца учебного года, там уже лето, и поищу какое-нибудь другое место».

Что-то совершенно другое, подумала я, спускаясь в подземку. Но что, что именно другое? А потом что-то кольнуло в груди, сердце забилось. Только я хотела встать на эскалатор, как чья-то рука легла на плечо и потянула меня назад, и страх сменился радостью, когда я вдруг поняла, что это Эйстейн.

— Поедем ко мне, — предложил он.

К нему домой, в Сагене. Восторг, в котором смешалось все: огонь свечей, звук раздвигаемых жалюзи, пуховые одеяла, запах его тела и мыла в ванной, дыхание возле самого уха, глоток холодного воздуха между поцелуями. Каждое из этих воспоминаний рождало чувство упоения всякий раз, когда я принимала душ, ехала на работу или ложилась в постель одна.

И все же. На прошлой неделе Хелле о нас узнала. Я ждала, что она как-нибудь упомянет имя Эйстейна, и я все расскажу ей сама. Мы были в учительской.

— Не знаешь, Эйстейн пойдет в пятницу пить пиво с нами? Его невозможно бывает понять, — сказала она.

И тогда я решилась.

— Я кое-что должна тебе сказать.

И рассказала обо всем, добавив в конце «прости, прости, прости».

— Ох, — только и сказала она, закрыла светло-голубой ланч-бокс, убрала его в сумку и вышла из учительской. После этого она не перестала со мной разговаривать, была любезной, но сдержанной.

В четверг, когда задувает холодный ветер, листва укрывает землю плотным ковром, а деревья стоят голые, по дороге в школу я думаю о Моргане и его трудностях с математикой — думаю как о конкретном событии, которое можно отследить во времени: вот здесь Морган начал сдавать. Или это я его упустила. На фоне серой погоды красный и синий автомобили кажутся особенно яркими; когда я вхожу в школьные ворота, мимо меня медленно проезжает белый «фольксваген». Я тут же вспоминаю о старом светло-голубом «фольксвагене» Руара. Не в его привычках было кичиться и важничать, он гордился, например, тем, что был совершенно равнодушен к роскошным автомобилям.

Бывая у Элизы, я обычно задавала ее сыновьям математические задачки, заставляла считать в уме. Например, сколько будет восемью восемь. Я понимала, что у Стиана есть способности к арифметике, а Юнас, хотя и постарше, соображает туго. Но все же он никогда не сдавался, мог сидеть и думать, и думать, пока лицо не покраснеет, хотя он редко добирался до правильного ответа. Стиан решал в уме быстро, а если ему было неохота ломать голову, с некоторым пренебрежением и уверенностью в собственных силах исчезал из комнаты. Мне казалось, что во время наших занятий с Юнасом, когда мы сидели над какой-нибудь задачкой, которую он не мог решить, у нас возникала особая связь. Вечернее солнце касалось лучами его лица, он зажмуривался, закрывал глаза руками, но никуда не уходил и продолжал думать, не отнимая рук, пока не сдавался — и либо отвечал неправильно, будто заранее понимая это, либо не отвечал вообще.

Однажды Элиза сказала мне, что опасается, не испытывает ли Юнас дискомфорт, когда у него раз за разом что-то не получается в моем присутствии. Я уверяла ее, что она ошибается, я воспринимала все иначе, но Элиза уверенно кивнула — да, именно так и есть: в последнее время ей кажется, что он со страхом ждет моего прихода. Вот этого ей не стоило говорить, она могла бы промолчать. И потом еще много вечеров подряд, лежа в кровати без сна, я сжимала зубы от стыда, унижения и жалости к Юнасу и самой себе.

В дверях учительской появляется Эйстейн в клетчатой рубашке; я чувствую, как подпрыгивает сердце, потом появляется удивление — а с ним-то что такое? Он улыбается мне, обнимает за плечи, проходя мимо. Сидящая за одним из длинных столов с газетой Гуннхиль поднимает голову и листает страницы, с трудом скрывая любопытство — она хочет знать, что происходит. Как по мне, так весь мир уже может обо всем узнать.