Всё, что у меня есть

Подавая назад, она не смотрела в зеркало, а крутила во все стороны головой. Мы миновали магазинчик скобяных изделий, парк, детскую площадку. Когда-то мы сидели там с Анной Луизой, и я одна выкурила пачку сигарет «Принц». Снега почти не было. И мама все повторяла: «Так жаль, что снега нет». Она сообщила, что тетя Лив в этом году не приедет, потому что должна остаться со своим новым приятелем в Осло.

— А он не мог приехать с ней? — спросила я.

— Да мог, наверное. Но они, скорее всего, хотят побыть вдвоем.

Мама бросила взгляд на рычаг переключения передач, словно что-то было не в порядке, и сообщила, что Анна Луиза заходила с коляской и обещала прийти позже, чтобы встретиться со мной.

— У нее прелестный маленький мальчик, — добавила мама.

Я с нетерпением ждала встречи с Анной Луизой, очень хотела увидеть малыша. Однажды мы с ней сидели в родительском гамаке, и я ей сказала: «Ты должна переехать в Осло! Ты должна уговорить Фруде!» Если бы я на самом деле так думала, я бы ее убедила. Но как только она приедет в Осло, от прежней Анны Луизы из Фредрикстада не останется и следа. Стоит ей только ступить на перрон вокзала или пройти по улице Карла Юхана, она потеряет себя. И у Фруде есть особенности, которые трудно вписать в столичный антураж, — прическа, облегающая футболка. В моей столичной жизни все так, как я хотела: учеба; соседи по квартире — Рикард, Нина и Толлеф — и все, кто приходит к нам в гости; большой кухонный стол, за которым мы едим блюда, приготовленные на всех. Еще телевизор Нининого дяди, взятый напрокат видеомагнитофон к нему, так что мы можем смотреть фильм за фильмом, играть в американку или «Монополию». Ничего из этого Анне Луизе, девушке с жемчужными сережками, светлыми, тонкими, гладко зачесанными волосами и ароматом духов, не подходит.

Анна Луиза заглянула к нам с родителями на второй день Рождества. Все время, пока она была у нас, ребенок спал, и я прошептала:

— Мне нужно будет взглянуть на него еще разок, хочу видеть его глазки.

Как будто мне это было жизненно необходимо. Я спросила тем же деланым шепотом, могу ли я подержать его, пока он спит.

— Ну конечно! — воскликнула Анна Луиза.

Малыш вытягивал и поджимал губки, сжимал ладошки в кулачки.

Интересно, вспоминала ли Анна Луиза о временах, когда ее братишка Пол Мартин был маленьким, теперь, когда у нее самой был ребенок. Родители души в нем не чаяли и были уверены, что все вокруг считают его таким же чудесным, каким он казался им самим. Но мы с Анной Луизой были обыкновенными подростками-оторвами, с вечной жвачкой во рту, нас интересовали только мальчики, шмотки и косметика. У них дома в подвальном этаже была комната, где по полу ползали пауки. Пол Мартин спал там, в кроватке на животе, поджав ножки и причмокивая пустышкой во сне. Мы устроились этажом выше с чипсами и карамелью и включили телевизор — там шел фильм ужасов «Психо» Хичкока, и мы врубили звук на полную мощность. Мы вскрикивали от ужаса, бросались друг в друга чипсами, мололи всякую чепуху, опрокинули лимонад и ругались из-за того, кто пойдет за тряпкой. Когда фильм закончился, мы выключили телик и тогда услышали тихие завывания Пола Мартина. Еще не придя в себя после фильма, потная и трясущаяся от ужаса, я спустилась по лестнице. Кровь прилила к щекам, рука ныла после того, как Анна Луиза ущипнула меня. Пол Мартин лежал на животике поверх одеяла, в комнате пахло отвратительно — он обкакался. Личико покраснело и опухло, тело содрогалось от икоты. Я отнесла его в ванную, положила на пеленальный столик под яркой лампой, и он снова принялся икать. Анна Луиза вошла и сказала: «Фу, какая вонь!» Она склонилась над раковиной и сделала вид, что ее тошнит.

Пол Мартин лежал с открытыми глазами, прижав ручки к голове, и следил за моим лицом, хлопая ресницами, пока я его мыла, периодически он вздрагивал всем телом от икоты. Отмыть его было непросто, пришлось подставлять под струю воды каждую складочку, и даже потом на полотенце остались коричневые пятна. Кровь стучала у меня в висках, голос дрожал, с мокрого полотенца в ванну текла бурая вода. Когда я надевала чистый подгузник, Пол Мартин показал на свой ротик и выговорил: «Сёся», что означало «соска» — это было одно из немногих слов, которые он уже освоил. Я обнаружила соску на полу под его кроваткой рядом с пыльным черным мужским носком.

Толлеф протирает кухонный стол, споласкивает тряпку, снова протирает и рассказывает мне о Рождестве в Мерокере с отцом-алкоголиком и матерью-неврастеничкой. В лице Толлефа отражается слишком много или слишком мало, есть в нем какой-то отпечаток трагизма или грусти.

— По крайней мере, там все предсказуемо, — говорит он, — отец всегда напивается в стельку по праздникам и выходным.

— Руар сегодня придет, — говорю я, и Толлеф кивает.