Всё, что помню о Есенине

Диагноз болезни Есенина, сделанный таким авторитетным психиатром, каким являлся профессор Ганнушкин, проясняет всю картину поступков Сергея, которые произошли в ленинградской гостинице «Англетер». С вечера он был один. Ночью Сергей стучался в дверь номера своих хороших друзей Устиновых, но они крепко спали. А Вольф Эрлих, которому Есенин передал накануне свое стихотворение «До свиданья, мой друг, до свиданья…» прочитал его только на следующий день, после смерти Сергея. По совести: будь Сергей в Москве, никогда, никогда бы его не оставили в одиночестве да еще на весь вечер и на всю ночь!..

Чтобы помочь доктору Аронсону поговорить с Есениным, я позвонил по телефону всем имажинистам и знакомым Сергея, но за последние дни никто его не видел. Оставался Мариенгоф, у которого телефона дома не было. Я знал, что он с женой навещал Сергея, когда тот находился в невропсихиатрическом санатории. Я пошел в Богословский переулок.

Двери открыла теща Мариенгофа — маленькая, низенькая, тщедушная, но очень симпатичная старушка. Она вызвала ко мне Мариенгофа, а потом сказала, что уходит в магазин, и чтобы он присмотрел за сынишкой Киром. Анатолий повел меня в свою комнату, и я увидел, что в уголке за небольшим круглым столом сидит Есенин. Был он очень бледен, его волосы свалялись, глаза поблекли. Я поздоровался, он ответил улыбкой. Я только сел на стул, как закричал Кир. Мариенгоф вскочил и побежал к сынишке.

— Мотя! — позвал меня Сергей.

Я подошел к нему и спросил:

— Ты опять собираешься в Константиново?

— Нет, подальше! — он обнял меня и поцеловал. — Я тебе напишу письмо или пришлю телеграмму, — добавил он.

Вернулся Мариенгоф, лицо у него было светлое: он очень любил своего Кирилку.

Я поговорил с Анатолием о выступлении в «Лилипуте», попрощался с Есениным. Анатолий пошел меня провожать. Я спросил, был ли у него доктор Аронсон, он ответил, что заходил.

— Воспользуйся подходящей минутой, Толя, потолкуй с Сережей!

— Он и слышать не хочет о санатории, — ответил Мариенгоф.

— Ему же дадут изолированную комнату.

— Все равно флигель сумасшедших отовсюду виден!..

Это был последний раз, когда я видел Есенина…

В издательстве «Современная Россия» я разговаривал с Грузиновым, когда туда зашел Василий Наседкин, в то время уже муж старшей сестры Есенина — Кати. От него мы узнали, что Сергей уехал в Ленинград к Вольфу Эрлиху и собирается там редактировать госиздатовский журнал. Вася сказал, что он скоро поедет к Есенину, с которым договорился сотрудничать в том же журнале.

Меня немного обескуражило, что Есенин поехал к Вольфу Эрлиху. После приезда Есенина из-за границы, когда еще не сгущались грозовые тучи над «Орденом имажинистов», трио «воинствующих имажинистов» разговаривало со мной о затеваемом ими журнале, а потом посылало мне письма по поводу материала.

Что же представляли из себя эти три «воина» имажинизма? Григорий Шмерельсон был тщедушный, низенький, ершистый. Еще живя в Нижнем Новгороде, он выступал со своими стихотворениями. Одно из них начиналось так:

Только я,
Только я хорош,
Остальные — вошь!

Когда Есенин прочитал эти строчки, он хохотал:

— Ох, сукин кот! — приговаривал он. — Ох, сукин кот! Вот и купи его за рупь двадцать!

Вольф Эрлих был честнейшим, правдивым, скромным юношей. Он романтически влюбился в поэзию Сергея и обожал его самого. Одна беда — в практической жизни он мало понимал. «Милый мальчик», — говорил о нем Есенин, и, пожалуй, лучше не скажешь!

Из трех «воинствующих» ленинградцев человеком с волей, со знанием жизни был Владимир Ричиотти. Моряк со знаменитой «Авроры», он в числе других брал приступом Зимний дворец, воевал на фронтах гражданской войны. Он любил поэзию Есенина, мог, когда нужно, постоять за него, однако в стихах бросал задорный вызов:

Ни к чему мне Сергей Есенин,
Ричиотти не меньший черт!

Вл. Ричиотти. Осьмины. Л., стр. 9.

Я дал Владимиру Ричиотти телеграмму, прося ни на минуту не оставлять Есенина одного. Увы! Телеграмма вернулась обратно с пометкой: «Адресат выбыл».

27 Смерть Есенина. Вечера и сборники его памяти. Всеволод Иванов о Есенине. Два слова о «Романе без вранья»

29 декабря я сдавал мой очерк заместителю редактора «Вечерней Москвы» Марку Чарному. Он сказал мне, что в «Англетере» покончил жизнь самоубийством Есенин. Я почувствовал, что у меня подкашиваются ноги, и плюхнулся на диван. Марк подал мне стакан воды. Слезы подкатывали к горлу, я с трудом добрался до раздевалки и там, забившись в угол, заплакал.