Всяко третье размышление

1000-ю отметку; призыв на военную службу закончился, а конгресс принял (преодолев вето Никсона) Закон о военных полномочиях, урезавший право президента начинать военные действия за рубежом без его, конгресса, согласия. Страна, как и их коллеги и университетские городки, по преимуществу поуспокоилась; Элвис Пресли умер, а Лето Ньюитт/Тоддов летело себе дальше. Они научились вместе вести домашнее хозяйство, приладились к привычкам и обыкновениям, симпатиям и антипатиям друг дружки, к обстоятельствам их прежних жизней (сексуальных и иных). Располагавшие двумя недурными преподавательскими зарплатами, не обремененные детьми (об этом мы еще поговорим подробнее), они смогли купить и подновить дом, который снимали, и обратить его запасные спальни в домашние кабинеты. Дж. добавил к прежним своим хобби огородничество, А. — цветоводство. Каждый год они посвящали три его времени преподаванию литературы, писательским семинарам и заседаниям разного рода университетских комитетов; а долгую летнюю, говоря буквалистски, пору отпусков — путешествиям по США и заграницам. А в добавление ко всему вышеперечисленному Джордж

Ирвинг Ньюитт каждодневно по нескольку часов кряду «монбланил» черновые наброски своих произведений, редактировал их и переписывал начисто на громоздкой серой механической пишущей машинке «Ройал», между тем как Аманда Тодд, опережавшая его в технологическом отношении на полтора поколения, писала стихи прямо на ее миловидной «IBM Selectric»[Электрическая пишущая машинка с шариковой головкой.] ,

— пока не явились на свет настольные компьютеры и текст-процессоры. И тогда уж она, подобно опередившей Адама Еве, вкусила «Эппла» раньше, чем ее супруг, и к середине 1980-х оснастила кабинеты обоих новейшими моделями «Макинтошей» (впрочем, Дж. так и сохранил обычай писать черновые наброски от руки).

В двенадцатый год их союза — в 1980-м, если быть точным, когда ей исполнилось столько же лет, сколько было во время свадьбы ее жениху, — издательство университета Джонса Хопкинса опубликовало первую и до сей поры единственную книгу Аманды: маленький томик стихов, который принес ей повышение по службе — из доцентов, коим она проработала к тому времени с полдюжины лет, в полные профессора. Давно уж законченный второй роман ее мужа, впустую побродив по крупным нью-йоркским издательским домам — в некоторых он получал порою умеренные похвалы,

— принят ни одним так и не был: та же участь ожидала его и во все уменьшавшихся в числе независимых издательствах, куда роман отправляли вечно сменявшие один другого юные помощники проявлявшего к нему еще даже меньший интерес литературного агента автора. Впрочем, он продолжал публиковать, от случая к случаю, рассказы в том или ином литературном ежеквартальнике и сумел без всякой охоты, но примириться с сочинительством ради сочинительства и с тем, что его читательская аудитория состоит, по существу, из двух человек. Как он и предсказывал или предупреждал, произведения супругов стали единственным, что они смогли произвести на свет. Правда, он не предвидел того, что «родители» этих сочинений окажутся без малого единственными их читателями: положение, к которому предположительный писатель прилаживается с меньшей, возможно, легкостью, чем поэт конца XX века.

— Поверь, — говорила ему жена, — ты к этому привыкнешь.

Ибо, по ее убеждению, которое Дж. считал неоспоримым, в век видео и интернета число потребителей литературы становится исчезающе малым.

— Это не значит, разумеется, что… — обычно добавляла она, оставляя предложение незаконченным.

И супруги, отнюдь не закрывавшие глаза на то, что среди их современников все же имеется несколько человек, которые не только получают серьезные литературные премии, но и умудряются в редких случаях ненадолго протискиваться в списки бестселлеров, пожимали плечами и чокались винными бокалами — или чем-нибудь еще.

К тому же, согласились они друг с дружкой, у них, пусть и бездетных, имеются все же отпрыски иной разновидности: участники семинаров, проводившихся ими в «Доме Шекспира», — молодые люди эти были если и не учениками их в полном смысле этого слова (да и кому они нужны, ученики?), то уж, во всяком случае, пылко восприимчивыми воспитанниками двух самых, быть может, популярных преподавателей их Отделения.

— Довольно и этого, — заверила Манди мужа, когда оба прибирались в доме после одной из тех вечеринок, которые они устраивали в конце каждого семестра для своих протеже.

Может, и так. И тем не менее Джордж Ирвинг Ньюитт все же ощущал себя (цитата приводится с его позволения) «ёбаным банкротом» в том, что касается и Музы его, и супруги: ни в коем смысле не бессильным на обоих фронтах, но бесплодным, поскольку и слова, что стекали с его пера, и пенильные его истечения оказывались, достигая соответственных мест их назначения, равно «мертвыми по прибытии». Так что же, усыновление? Удочерение? Супруги давно уже кратко обсудили эту возможность и согласились, что такого рода затея — в целом похвальная, как, скажем, и занятия литературной критикой, — не для них.