Всячина

В одну ночь никто не спал, потому что пропал брат Коля. Его схватили на улице и увели во временный лагерь, чтобы увезти в Германию. Тогда многих похватали. У ворот лагеря, перевитых колючей проволокой, стояла толпа женщин, которые кричали немцам и показывали, что вот тот — совсем маленький и этот еще мал. Им кого отдавали, а кого они сами протаскивали через колючую проволоку, обдирая до крови. Так Коля спасся и пришел домой уже под утро, хоть в разодранном пальто.

В том селе они похоронили дедушку. Он стал задыхаться, опухать весь. И однажды тоже не проснулся. Похоронили его на старом кладбище, возле церкви.

А однажды ночью раздался осторожный стук в дверь и голос:

— Русские есть?

— Есть, есть, — зашумели все. — Мы — русские!

За дверями стояли наши разведчики в незнакомой форме с погонами.

Через две недели мама на попутках съездила в Городище. Потом вернулась, все собрались, и тот путь, который был нескончаемым и смертельным, с ночевками в степи, с голодом и холодом, в кузове машины занял всего четыре часа.

* * *

— И война закончилась?

— Нет, война была еще долго. Но мы были теперь дома. Пусть было еще голодно, но не так, как в оккупацию. Нам выдали карточки. В село приезжала лавка с хлебом. Был огород и зелень всякая, а к осени — фрукты и овощи. Всем нашлось дело, кроме меня. Коля пошел работать на завод, где делали силикатный кирпич. Город строился, и кирпича надо было много. Дядю Толю призвали в армию, но он даже не успел повоевать. Они были в лагерях, потом их использовали на охране новых заводов.

— А… Димка?

Она повернула голову, посмотрела на правнука, сидящего, скрестив ноги, на полу возле ее дивана:

— Я уже нормально ходила, и дел было столько, что больше не придумывала себе друга. Мне было уже почти одиннадцать лет и было уже некогда — помогала маме по дому. А почему ты спрашиваешь? А-а-а… Ты же знаешь, так?

— Что знаю?

— Все, что тогда было со мной — ты знаешь, правда? Это ведь ты помогал мне, когда было совсем плохо?

— Да ты что, ба! Это ж фантастика! Так не бывает…

— Никогда не ври старшим! — строго погрозила пальцем бабушка.

— Да я не и вру вовсе. Я так, успокаиваю просто тебя немного. Не бывает такого. Подумаешь, имя. Может, вы потому меня так все и назвали, когда родился, что тогда вот…

Наутро Димка не встал с кровати. Он весь горел от высокой температуры, метался по кровати в бреду, скидывая одеяло. Скорая помощь увезла его в больницу. «Крупозное воспаление легких», — качал головой врач.

Приехавшие срочно по вызову родители не находили себе места.

— Моя вина, моя вина, — качала горестно головой бабка. — В степи зимой было так холодно. А он же совсем без зимней одежды!

— Слушай, скажи своей бабке, чтобы успокоилась, наконец, а? — кричала на кухне мать. — Какая тут степь? Какая зима? Она совсем с у тебя ума сошла от старости? Пусть она лучше расскажет мне, чем таким умудрилась напоить ребенка, что у него воспаление легких. Или во льду купала? Откуда у ребенка летом — воспаление легких?

Бабушка пробилась через главврача, через заведующую отделением, сидела теперь по ночам у постели Димки, клала ему на лоб холодные компрессы, и тихонько плакала, слушая его жаркий шепот:

— Нюрка, ты только не бойся! Все будет хорошо! Я точно знаю — все будет хорошо! Наши все равно победят! И папка твой вернется домой! Ты мне верь! Я точно знаю!

Революция

Днём Сашка пошёл на революцию.

Революция — это такая всеобщая движуха и настоящий пир духа. Когда ты со своими до самой ночи, то потом такой подъём душевный, такая радость, такое ощущение своей силы и значимости!

Революция в этот день была на центральной площади перед Домом правительства.

Народ собирался со всего города. Да что там — со всей страны! Несли флаги, разные транспаранты. Несли гитары и аккордеоны. Несли усилители и колонки, тут же запитывая их от заранее подогнанных дизельных электростанций. Звучала хорошая музыка. Красивые и умные люди кричали в микрофоны красивые и правильные слова. Мурашки пробегали по коже, рука сама собой вскидывались вверх со сжатым кулаком.

— Да! — кричал Сашка со всеми вместе, когда надо было кричать «да».

— Нет! — орал он до хрипоты, когда было нужно сказать «нет».

— Ре-во-лю-ци-я! — кричал он со всеми и в едином ритме прыгал, радостно смеясь.

Вся площадь, вся масса народа прыгала. Казалось, начинается землетрясение — такой стоял гул. Ух, какая силища — народ!

Сашку прижали к решетке сада. Внезапно прямо в глаза вспыхнул свет, и кто-то сбоку закричал:

— Этого — крупно! Ближе показывай, ближе!

На огромном экране над сценой Сашка видел себя. Сурового, толкающегося, со сцепленными зубами и умным прищуром — потому что свет прямо в глаза.

— А-а-а! — закричал он в восторге.

И все подхватили:

— А-а-а!

— Ре-во-лю-ци-я! — кричал он прямо в объектив камеры.

И вся площадь подхватывала и кричала «революцию» и аплодировала ему, Сашке.

А его уже выдернули из толпы и проводили чуть в стороне с ним самое настоящее телевизионное интервью в прямом эфире.