Вся жизнь – игра

Впереди, хохоча и дурачась, как малые дети, по синусоиде передвигались Леонид Ильич и отец Валентин, на манер кадила размахивающий огромной щукой с выбитым глазом. Зубастая пасть рыбины свистела перед физиономиями всех идущих позади, а молчаливый детина, несущий пуда два улова, пару раз схлопотал по лбу. Очевидно, это был телохранитель, потому что не обратил ни малейшего внимания на возмутительное поведение духовного пастыря.

Маминов с Еленой шли позади группы купальщиков числом около пятнадцати человек, а замыкали ее мы с Родионом, который после коньяка, купания и глушения рыбы динамитом выглядел несколько осоловело.

– А сейчас буди-ит ужин! – сообщил Леонид Ильич, деловито прыгая по тропинке. – А потом танцы и сауна… или бр-р-р… Может, лучше в картишки скинемся, а, прресвятой отетс-с?..

– Истину глаголешь, сын мой, – утробным басом отвечал тот, благословляя свое духовное чадо оскаленной мордой дохлой щуки. И тут же, споткнувшись о корень дерева, кубарем скатился в овраг, в котором, журча, протекал какой-то мутный ручей. Затем, отчаянно ругаясь, поминая при этом своего коллегу по фамилии Фокин и выдирая из бороды глинистую грязь с налипшими на нее травинками и мусором, отец Валентин полез наверх, к весело хохочущим сотоварищам.

– Но он же в самом деле пьян, – сказала я вслух.

– Кто? – переспросил Родион, оборачиваясь ко мне. – Святоша наш, что ли?

– Вот именно, – кивнула я, – а я уж было заподозрила в нем лицедея. Хотя, с другой стороны…

– С другой стороны, ты едва не заподозрила злодея в Павле Борисовиче, – сказал босс. – Он и сейчас что-то ко лбу прикладывает.

– Не прикладывает, а прикладывается, – буркнула я.

На даче уже вновь был накрыт стол, и хозяин, замечательный пенсионер федерального значения Леонид Ильич Климов, провозгласил очередной тост за именинницу, но его голос тут же потонул в гуле уже изрядно подвыпивших гостей (особенно из числа тех, кто не ходил на реку, а удовольствовался традиционным купанием в бассейне и потому особенно налегал на алкогольный арсенал, оставшийся в даче). Тост хотел сказать не только Леонид Ильич, но и отец Валентин, который, к чести последнего, каким-то чудом умудрился стоять на ногах и неверной рукой все еще ковырялся в своей оскверненной бороде. Могучий бас пастыря заблудших душ перекрыл нестройный хор гостей начисто.

– Кгрм!.. – Отец Валентин оглушительно откашлялся, прочистив таким манером осипшее горло, и изрек: – Вельми возблагодарим господа нашего за прелестную дщерь сию… ик! И хочу поднять во здравию имен… именинницы сей сосуд, полный веселия, и… ты… м-м-м-м… пожелати ей всяческого и всяческого зело ныне, прррисно и вы-ы… ввы веки веков. Урра… патриции!

Закончив таким образом свою речь, достойную лучших ораторов античности, в особенности тех, кто злоупотреблял винами, отец Валентин проглотил одним глотком стакан водки и громко рыгнул.

– А не пора ли тебе на покой, пресвятой отец, а? – через стол спросил старший Маминов, тоже не блещущий трезвостью.

– Шта-а?.. А! Понял сие… Ну, господь с вами, зануды грешные… Упокой господи мою душу… гм… Чио ета я н-несу?..

Беседуя с хорошим человеком, то бишь с самим собой, таким замечательным образом, отец Валентин покинул пиршественное собрание, сопровождаемый под руки двумя здоровенными телохранителями и обеспокоенно порхающей вокруг Анной Ивановной Климовой. Последняя что-то быстро говорила парням, транспортирующим священнослужителя, и оживленно при этом жестикулировала.

Я покачала головой. Или отец Валентин был талантливым актером, или он действительно мертвецки пьян. Но почему в таком случае у него была вода в водочной бутылке? Мало ли по каким причинам человек нальет себе воды вместо водки и будет дурачиться, изображая пьяного? А может, он в самом деле был пьян и не желал набраться еще больше, понимая, что ему хватит, но при этом не хотел уронить своего питийного реноме и потому пил воду из водочной бутылки.

– Кажется, отбой. Алексей Павлович, – сказал Родион подошедшему Маминову, – а мы тут с Марией едва не заподозрили в причастности к преступлениям… кого бы вы думали?

– Только не говорите, что этого алкаша отца Валентина, – досадливо ответил Маминов. – С меня и одного алкоголика хватит. Моего родителя. Мой папаша и ваш, Родион, кстати, тоже, только крестный… так вот, высокочтимый Пал Борисыч надрызгался и уверял меня в том, что у его собутыльника, отца Валентина, типичное лицо злодея. Приплел какого-то Лоброзова… что-то там про стигмы… Дескать, по лицу можно определить, кто убийца, а кто нет.

Родион Потапович устало вздохнул и сказал:

– Не Лоброзов, Алексей Павлович, а Ломброзо. Это в некотором роде по моей части. Был такой итальянский судебный психиатр и антрополог Ломброзо, который объяснял преступность врожденными биологическими свойствами преступника. Эти свойства он именовал антропологическими стигмами. Вот про это и толковал вам Павел Борисович. Кстати, а откуда он про Ломброзо знает?

– Да он вообще образованный. Правда, по образованию он театрал какой-то. Даже в свое время в театре играл, в кино в эпизодических ролях снимался.