Вся жизнь и один день

А в тот день, идя по улице по направлению к закрытому зимой Комсомольскому парку, он возбужденно думал. И хотя не спал уже третью ночь, но бодрость — подогретая спором с Айзиком Ароновичем — была необычайной. Неделю назад он купил в аптеке удивительные таблетки, обеспечивавшие сорок восемь часов бодрствования и повышенной умственной активности. Какой-то допинг, название которого он с годами забыл, потому что таблетки потом запретили. А в те годы Семенов глотал их, не думая о будущих последствиях для своего бедного сердца, — да и другого выхода, как ему тогда казалось, не было…

В то раннее утро навстречу Семенову спешили на базар узбеки в ярких теплых халатах, в высоких узких сапогах на войлоке — ехали верхом на навьюченных тюками ослах, шли пешком, неся свой груз на головах и на коромыслах через плечо. Над глухими — без окон — глиняными стенами домов и дувалов по обе стороны улицы, скрывавшими во внутренних двориках ленивую азиатскую жизнь, торчали космы голых ветвей, царапающих небо.

«Надо в Москву», — затаенно мелькнуло в голове Семенова. «Затаенно» — потому что это была его заветная мечта, о которой он никому не говорил. Один Грюн догадался, хитрец. «В музеи сходить надо, и вообще… поразведать», — дальше об этом думать не хотелось. Он боялся, что мысли тоже могли быть услышаны. Москва — его родина, колыбель, там его незабываемое прошлое, а также — как он в глубине души надеялся — также и будущее…

Он вошел в маленькую забегаловку на углу улицы. Вечерами здесь даже бывала музыка — пели под маленький оркестр «Аникушу», «Сашу», — полно набивалось народу, но сейчас было пусто. Сонный толстый узбек дремал сидя за буфетной стойкой. В ноздри Семенову ударил острый запах узбекских блюд: печеной самсы, вареных мантов, любимого Гольдреем супа «мустафа». Во всем преобладал дух баранины. Семенов подошел к буфету. За спиной буфетчика тускло поблескивали на полках вдоль всей стены зеленоватые бутылки с водкой.

— Стакан водки и маставу! — громко сказал Семенов. — И… и две самсы, — рука Семенова приятно ощутила в кармане новенькую грюновскую двадцатипятирублевку.

— О! — удивился буфетчик. — О! Утром водка! Ты — студент?

— Студент!

— Студент, а водка пьешь, — осуждающе сказал узбек, но водку в стакан налил с удовольствием…

Семенов взял стакан и решительно сел за еще девственный в этот час пластиковый стол, продолжая думать о своих проблемах: о квартире, в которой он мог бы укрыться со своей нежданной любовью, и о новом задании, которое предстояло сейчас выполнить: Грюн велел сходить на летнюю сцену театра в парке — временно закрытую — и разыскать среди сваленных там декораций какой-то задник…

Семенов еще не знал, что именно там подстерегает его тот самый Великий Счастливый Случай, который уже не раз выручал его в запутанной жизни.

44

У входа в Комсомольский парк сторож потребовал у Семенова пропуск — сейчас, в несезон, посторонних сюда не пускали…

В безлюдных аллеях гулял только ветер — дрожали голые деревья и кусты вдоль пустых арыков, засыпанных мокрой коричневой листвой вперемешку со снегом. Снег выпал ночью, а сейчас уже таял серой жижей — узбекская промозглая зима! Вдали вставало над городом маленькое, холодное, белесое солнце, стараясь вырваться из черной сетки карагачевых ветвей на холмах за парком. Сквозь обнаженные заросли парк просматривался насквозь — синели то тут, то там бездействующие строения павильонов, шашлычных, ларьков, с грудами желтых пустых ящиков перед заколоченными крест-накрест дверьми… Справа — в глубине — белел в кустах забор Летнего театра, куда шел Семенов, а слева — вдоль всей аллеи, огибающей парк, — блестело Комсомольское озеро, вырытое посередине парка. Там — в свинцовой воде с расплывчатым пятном солнца — мельтешило какое-то оживление — слышалось кряканье, хлопанье крыльев, плеск… утки! Там полно было зимовавших российских уток.

«Наверное, из Лидиных краев какие есть, — подумал Семенов. Она говорила ему, что приехала откуда-то с Севера: — Из Мезени на Белом море, кажется… Мы ведь с ней тоже перелетные птицы. Зимуем тут, вдали от Родины… когда будет для нас весна? Для этих уток она, пожалуй, раньше настанет…»

Проходя мимо заглохшего фонтана, Семенов вспомнил, как бегал отсюда темным осенним вечером за фуфайкой, даже рассмеялся…

Войдя в Летний театр, Семенов прошел по длинному проходу мимо рядов мокрых скамеек под открытым небом, поднялся по боковой лесенке на гулкую сцену с нависающей над ней темной раковиной, прошел в глубину — там должны были лежать декорации, среди которых Грюн велел ему выбрать задник.