Вся Робин Хобб в одном томе

— Ты не понимаешь… — Ларс потер ладонями виски, потом с видимым усилием заставил руки снова спокойно лечь на колени. — Женщина из наших показала бы всем, как ее дети и муж уносятся прочь на огромном вороном жеребце. Она, как и ты, дала бы нам полюбоваться их дикой красотой… вьющимися волосами, звонким смехом… Но вот они исчезли за горой, и она просто поведала бы нам, что назад они так и не вернулись. Так у нас всегда поступают в случае насильственной смерти. Незачем показывать другим весь ее ужас. И еще она приберегла бы одну чашечку на самый конец — целительный, отпускающий глоток. И с нею подарила бы нам какой-нибудь особенно дорогой для нее образ ушедших. Скажем, дитя, спящее у костра… Например, когда умер мой отец, мама напоследок показала его нам в юности — обнаженный по пояс, он таскает бревна, строя наш нынешний дом, все мускулы так и играют под кожей… Этот подарок я бережно храню и по сей день: таким видела отца только мама, а я — никогда. Вот почему, Ки, мы называем этот обряд Обрядом Отпущения. Мы отпускаем наших умерших. Мы освобождаем их, а вместо скорби делимся с друзьями мгновениями счастья, которые ушедшие нам когда-то дарили…

Ларс умолк. Ки тоже молчала некоторое время, пристыженно глядя в землю. Потом сипло выговорила:

— Наверное, он мог быть прекрасен, этот ваш… Обряд Отпущения… Вот только мне-то никто не растолковал загодя, что к чему. Ты мне сообщил только, что вы, мол, собираетесь разделить со мной его смерть… Вы, кажется, недоумевали, почему я не навестила вас сразу. Так вот, скажу тебе откровенно: если бы не моя свадебная клятва Свену, я бы вообще нипочем сюда к вам не поехала!

— Я знаю, — негромко ответил Ларс. — И если бы дело тем лишь и ограничивалось, Ки, мы с радостью простили бы тебя.

Он сорвал длинный стебель травы и принялся задумчиво мять его пальцами. Ветерок ласково трогал его волосы, разглаживал на груди рубаху.

— Мать сильнее всех это чувствует, — продолжал он. — Она во всей семье самая благочестивая, крепче всех держится за обычаи старины. Омовения и молитвы, которые большинство из нас то забудет, то пропустит, она блюдет свято. То, что стало для многих из нас суеверием, для нее по-прежнему глас Богов. Вот почему ей пришлось хуже всех, Ки. Ты показала ей ее веру в кривом зеркале, и это было жестокое зеркало. Ты оказалась очень сильна духом, сильнее ее. И когда она попыталась вернуть тебя обратно с того холма смерти, отвлечь твой разум, ты воспротивилась и удержала там всех нас. Кое-кто теперь говорит, будто ты совершила это намеренно, желая, чтобы мы увидели гарпий такими, какими видишь их ты, — сквозь призму ненависти, отвращения и страха. Ибо, разделив обрядовый напиток, мы чувствовали все то же, что и ты. Ты обрушила на нас ужасающий сумбур, выпячивая одно и скрывая другое, да еще густо замешав все это на своих собственных чувствах. Кора отдала все силы, чтобы вернуть нас назад. Все без остатка! Она еще очень слаба и не встает с постели. А Руфус… — Ларс не поднимал глаз от земли. — Руфус воспринимает случившееся не как святотатство, но как страшнейший позор, пятно на чести семьи. Словом, этим двоим пришлось всего больнее. Но и остальным, я думаю, до конца дней как следует не оправиться…

Сказав это, он пошевелился и хотел встать, но Ки удержала его за руку. Ларс озадаченно повернулся к ней.

— Но я как раз и не хотела, чтобы вы все видели! — сказала ему Ки. — Помнишь, когда мы ехали с тобой на фургоне, я соврала, будто они разбились из-за коня. Откуда мне было знать про обрядовый напиток и общность чувств! Будь моя воля, никто из вас не узнал бы, что это гарпии их растерзали…

Ларс покачал головой.

— Если бы ты с самого начала сказала нам правду, мы сумели бы это пережить. Мы даже не попросили бы тебя показать, дабы лишний раз не бередить твои раны. Вся беда, Ки, в твоей гордыне. Ты не желаешь ни на кого опереться и поверить, что другие сумеют тебя понять. Можно подумать, ты сомневаешься в том, что здесь тебя любят…

Ки выслушала его упреки, склонив голову. Да и что она могла ему возразить?.. Она влюбилась в Свена и пожелала его. И, чтобы завоевать его, она употребила все средства, которым научили ее семнадцать лет жизни в кочевой кибитке. Будь жив ее отец, Аэтан, не исключено, что он сумел бы отговорить дочь. Но Аэтана не было, и Ки мечтала заполучить Свена. Однако это значило заполучить вместе с ним и его семью с ее сложными и непонятными (с точки зрения Ки) воззрениями на родство. Вдвойне непонятна для Ки была культура этих людей. Она никогда не знала семьи, кроме Аэтана, и обычаев, кроме обычаев ромни, о которых отец время от времени вспоминал. А когда Свен стал ее мужем, они стали жить отдельно. Она увела Свена прочь от семьи, в свою жизнь. И вот результат. Ее невежество и заносчивость больно ранили их всех…