Вся Робин Хобб в одном томе

— «Свен, Ларс и Рисса — вот те, кто ушел от нас, чтобы более не вернуться. Выпьем же во имя нашей печали…» — снова шепотом подсказал ей Руфус, смирившийся со своей ролью. Что ж, тем лучше. Быстрее все кончится.

— Свен, Ларс и Рисса — вот те, кто ушел от нас, чтобы более не вернуться. Выпьем же во имя нашей печали… — ровным голосом повторила Ки. Ей не очень-то нравился этот спектакль, призванный изображать всеобщую скорбь. Но делать нечего, надо было продолжать.

— Свен, Ларс и Рисса — вот те, кто ушел от нас, чтобы более не вернуться. Мы пьем во имя нашей печали, — отозвался хор.

Вторая чашечка отправилась следом за первой, и Ки, поглядывая на Руфуса, стала ждать дальнейших подсказок.

— Давай дальше сама, — буркнул он, глядя в стол. — Расскажи, как это случилось. Не забывай про напиток, только смотри одну чашку прибереги для конца!

Ки снова испепелила Ларса взглядом, и юноша потупился. Ки между тем прикидывала, сумеет ли она убедить своей историей всех, как убедила его. Она пересчитала оставшиеся чашечки, соразмеряя рассказ.

— Все вместе они скакали на огромном вороном коне. Выпьем же во имя нашей печали…

Произнося эти слова, Ки мысленно уповала только на то, что Киива не даст ей споткнуться. А вот что Ларсу она голову оторвет, так это уж точно.

— Все вместе они скакали на огромном вороном коне. Мы пьем во имя нашей печали, — повторил хор. Казалось, собравшиеся за длинным столом были довольны таким началом рассказа. Ки взяла третью чашечку, опорожнила ее и…

Комната вдруг поплыла у нее перед глазами, делаясь нереальной. Ки снова сидела на высоком сиденье своего фургона, и легкий ветерок развевал ее волосы. Она улыбалась, ощущая чье-то присутствие рядом. Чье-то успокаивающее тепло. Странное дело, Ки воспринимала его как нечто само собой разумеющееся и, заметив, особого внимания не обратила. Все шло так, как тому и следовало быть. Вот мимо нее галопом пронеслись на вороном жеребце Свен, Ларс и Рисса.

«Женщина-улитка, женщина-улитка!..» — задыхаясь и хохоча, весело прокричал Свен.

«Женщина-улитка, женщина-улитка!..» — подхватил тоненький, звонкий голосок Риссы. Малыш Ларс ничего не кричал только потому, что совсем обессилел от смеха и слишком старательно держался ручонками за отцовскую рубаху. Черная шерсть жеребца — звали его Рам — отливала на солнце синевой. Под атласной шкурой так и играли, перекатывались могучие мышцы. Маленькому Ларсу великовата была голубая рубашка; конь мчался вперед, и рубашонка пузырилась и хлопала…

Вот Свен придержал Рама и спросил:

«Покажем ей, как надо ездить на лошади?»

Дети завизжали от восторга, и Рам вихрем сорвался с места под возмущенное фырканье серых…

— Светлые волосы развевались у них за плечами, — выговорила Ки — та, что сидела за столом в доме. — Выпьем же во имя нашей печали…

Та Ки была где-то далеко-далеко. Она поднесла к губам чашечку с безвкусным напитком, а потом, выслушав невнятный многоголосый ответ, бросила ее. Настоящая Ки следила за тем, как летит прочь вороной жеребец, унося хохочущих Свена, Риссу и Ларса, подпрыгивающих на шелковистом крупе коня. Скрипел и покачивался под нею фургон. Мерно переставляли копыта серые тяжеловозы…

— За холмом скрылись те трое, за высоким холмом, — со вздохом сказала другая Ки. — Выпьем же во имя нашей печали…

Порыв ветра, шевельнул кроны деревьев. Тот, кто сидел рядом с Ки, следил за Рамом, исчезавшим по ту сторону холма. А над вершиной холма было синее небо, ясное синее небо. И вот скрылись, и ничего больше не видно…

— Я ехала следом за ними, ехала слишком медленно, — горевала другая Ки.

— Выпьем же во имя нашей печали!

Ветер ерошил придорожную траву, и трава печально шуршала. Но день был так ясен, и Ки беззаботно улыбалась ему…

Тот, кто сидел с нею рядом, вдруг внятно предупредил ее: хватит. Пора возвращаться. Остановись! Но Ки не послушалась. Еще не все сделано. Она не успокоится, пока не минует вершину и не посмотрит, что же там, за холмом. Ее охватило внезапное желание подхлестнуть неторопливых коней, пустить их рысью… тяжеловесным галопом… наверх, скорее наверх! Нет, она не сделала этого. Серые шагали себе и шагали под жизнерадостное поскрипывание фургона. Почему я сижу и улыбаюсь, думала Ки, почему я не вскакиваю на ноги, нахлестывая коней?.. Кто удерживает меня за руку, ведь я здесь одна?.. Неторопливо, неторопливо катится скрипучий фургон. Скорее, скорее, скорее же!.. Топ, топ, топ — неторопливые копыта по гулкой каменистой дороге…

Но вот, наконец, и вершина.

Ки закричала. Жутким, бессловесным, нескончаемым криком. Стократное эхо повторяло нечеловеческий вопль.