Вся моя жизнь

Даже не думала, что мне доведется пережить столь сильную душевную боль и что такая боль бывает самой настоящей, физической. Казалось, каждая пора моей кожи кровоточила; в мое сердце, которое теперь весило сотню фунтов (я впервые поняла смысл выражения “с тяжелым сердцем”), будто вонзили кинжал. целый месяц я могла говорить только шепотом, не в силах была быстро двигаться и глотать пищу. Мое горло словно захлопнулось. Когда я вернулась в Лос-Анджелес, моя подруга Пола порекомендовала мне массаж, но я сбежала со стола, поскольку не могла вынести прикосновений к себе; удовольствия были мне противопоказаны. Меня изничтожили.

Возможно, вас удивляет, что прозвучавшее как гром среди ясного неба признание Тома так сильно на меня подействовало, – я ведь уже писала о трудностях в нашей семейной жизни и взаимном недопонимании. Это обнажило некую изначально существовавшую пропасть между нами и оставило меня лицом к лицу с болью и тоской, которые неизбежно следуют за крушением неудачного брака.

Не думаю, что Том ожидал такого конца. Возможно, он, как и многие другие, полагал, что его измены для меня не секрет, но и не повод для волнений. Может, в глубине души я понимала, что он неверный муж. Может, именно поэтому во мне вскипала злость, когда мы с ним занимались любовью.

Я сгорала от стыда. Очень долго никому ничего не говорила, даже Поле. Когда я наконец призналась ей, она забрала меня к себе. Неделю с лишним я провела с ней и ее мужем, Марком Розенбергом, в их доме на Уордсуорт-авеню, рядом с тем местом, где мы с Томом прожили больше десяти лет. Мне не хватало духу попросить Тома уйти.

Через несколько месяцев я всё-таки решила, что пора с этим кончать, вернулась домой, распихала Томовы пожитки по большим полиэтиленовым пакетам и выбросила их из окна в сад. Отпустило… самую малость.

Но не сильно. Для меня всё это было внове. Я всегда была сильным Одиноким рейнджером, и никогда еще боль не наваливалась на меня так, что мой обычный арсенал средств самозащиты оказался неэффективным. На абсолютно знакомой мне территории я потеряла все ориентиры. Я отправлялась за продуктами и сворачивала на обочину, так как меня сотрясали рыдания и я была не в состоянии вести машину. Я выходила и не могла взять в толк, почему всё еще сияет солнце, меня поражало столь неопровержимое доказательство равнодушия природы. Бледная голубизна неба, точно такая же, как вчера, придавала мыслям о вечности дальнейшего пути в одиночестве болезненную ясность. Смерть обрела отчетливые очертания, и помнится, я даже потребовала записать в нашем соглашении при разводе, что Тому не дадут слова на моих похоронах. Вообще-то я была уверена, что он из принципа попытается произнести речь, и не предполагала возможности для нас когда-нибудь восстановить дружеские отношения, которые могли бы это оправдать.

Я потеряла не столько “его”, сколько слитых воедино “нас”; “мы” – это Пасха на ранчо с моими костюмами пасхальных зайцев, спрятанными яйцами, катанием на груженных соломой возах, гимнами и кадрилью; это бейсбол с Троем и его товарищами по детской команде; “мы”, как я понимаю, удерживало нас от раздоров. И вот “нас” не стало. А мне был пятьдесят один год.

Позже выяснилось, что и Трой, и Ванесса знали о наших проблемах, но раз уж у нас с Томом не находилось сил поговорить друг с другом, тем более мы не обсуждали происходящее с детьми, а они не могли первыми начать разговор. Ванесса в сердцах пыталась что-то сказать, но я всегда обрывала ее. Когда мы объявили детям о разводе, Трою исполнилось пятнадцать, Ванессе – двадцать.

Ванесса работала в Африке вместе с Натали на съемках телевизионного фильма, режиссером которого был Вадим. Она вела занятия по языку, была фотографом в киностудии и помощником режиссера. Я не знала, как поступить. Я не привыкла обращаться к ней за помощью. Не хотела мешать ей, перекладывать на нее свои беды, к тому же мне было стыдно. Но Пола сказала:

– Немедленно позвони Ванессе. Она должна всё знать.

Ее слова показали мне, как отчаянно я нуждаюсь в том, чтобы Ванесса была рядом. Через несколько дней она вернулась домой, и это значило для меня гораздо больше, чем она могла предположить.

Ванесса недолюбливала Тома – точнее, ей не нравилось то, как я меняюсь рядом с Томом, не нравилось, что я отказываюсь от себя в угоду ему (впоследствии они стали добрыми друзьями). Помню, она сказала, видя мою печаль, скорее сама себе: “Постарайся понять, чего ты хочешь”. В этом выражались и ее давнишняя надежда на мой уход от Тома, и ее сочувствие.

Еще она сказала:

– Может, теперь ты будешь больше общаться с подругами, которых Том гонял.

– Он их гонял? – спросила я, желая услышать правду, ранее мне неведомую.

– Мама, – ответила Ванесса, закатив глаза от презрения к моей неспособности замечать то, что знали все на свете. – Как ты думаешь, почему Лоис, Джулия и Пола редко у нас бывают? Том их не любит, и это им известно. Он и тебя подавлял, только ты этого не понимала.