Вся моя жизнь

Вдруг он не даст мне того, что я хочу, или не сможет дать? Тогда ему будет плохо, а мне еще хуже, а я не хочу портить ему настроение, ведь тогда я ему разонравлюсь, и вдруг какие-то моральные или политические соображения не позволят ему дать мне то, что я хочу? Тогда я так и буду злиться. Всем будет только лучше, если я помолчу о своих желаниях. Неужели другие говорят? Неужели только мои линии связи всё время рвутся?

Поэтому я из боязни боли, которую могут причинить мне попытки пойти на контакт, отсрочила болезненный момент и вообразила, будто он и не наступит. Шли годы, и я думала: “Ладно, дело давнее, к чему ворошить прошлое?” Но боль и злость не уходят, а копятся. Вместе они травят душу и усиливают отчуждение. Кто-то сказал, что под стеклянным колпаком угодливости может зацвести только ярость.

Я хотела сохранить брак, поэтому предпочитала не замечать того, что, как я потом узнала, было очевидно для всех наших друзей, – того, что Том постоянно меня унижал. Кэтрин Грэм рассказывала в своей автобиографии, как после кончины ее мужа подруги говорили ей, что их часто шокировало его хамство по отношению к ней. Она страшно удивилась. “Я не видела ничего оскорбительного ни в его замечаниях, ни в его поведении, всегда считала, что он просто шутил”, – писала она. Я испытала странное облегчение, узнав, что даже такая незаурядная, столь многого добившаяся женщина, как Кэт Грэм – издатель The Washington Post, – предпочитала закрывать глаза на то, что было очевидно ее подругам. Элеанор Рузвельт, тоже сильная личность с собственным опытом в этой области, однажды сказала: “Никто не может унизить тебя против твоей воли”. Чистая правда. Однако, встав на путь отрицания, я позволила себя унизить. Лишь пройдя еще один брак – с Тедом Тёрнером, – я сумела полностью освободиться, вынырнуть, словно перископ, оглядеться и сказать: “Эй, погодите! Я такая как есть! Извольте это принять”.

Не знаю, когда теплая дружба, которая связывала нас на заре нашего романа, начала перерождаться в некое подобие деловых отношений – во всём, за исключением одной сферы, где от меня по-прежнему требовалось быть сексуальной и желанной, хотя мне вовсе этого не хотелось. Из-за пристрастия Тома к алкоголю мы расходились всё дальше. Поскольку ни он, ни я не желали этого признать и что-то с этим сделать, отчуждение росло. Но я тогда сама глубоко увязла в своем пищевом расстройстве, и мне было не до его зависимостей. А может, просто не хотела замечать и этого тоже. Он же ирландец… у них культура такая, разве нет?

В бурном водовороте нашей жизни я с легкостью отмахивалась от проблем и безосновательно уверяла себя, что там, за поворотом, всё пойдет иначе. Отчасти я полагала, что все браки такие. Я не наработала полноценного опыта в сфере близости, – но я забегаю вперед.

Я отдавала себе отчет в том, что наши проблемы в немалой степени были связаны с моим тайным для всех пищевым расстройством, которое с пятнадцати лет омрачало всю мою жизнь и в особенности мои романы. Я не упоминаю о нем на каждой странице своего повествования, но, как вы знаете, это было со мной всегда. Всем, кто страдает от каких-либо зависимостей и читает мою книгу, известно, что тайные демоны не покидают нас и придают всему в нашей жизни свою окраску – то более выраженную, то послабее. Все зависимости имеют одно общее свойство – время от времени они как бы отступают, но только вы начинаете думать, что контролируете себя, как они обязательно возвращаются и предательски бьют сзади под коленки. И вы идете ко дну – незаметно для окружающих, конечно. Тонет ваша слабая сердцевина, а вовсе не та безупречная, деловитая и ответственная внешняя оболочка, которая с виду отлично распоряжается жизнью.