Вся моя жизнь

Я никогда этого не узнаю. Коли так, могу ли я их винить в этом? Вся ответственность лежит на мне. Если меня использовали, значит, я позволила. Я дорого заплатила за свой промах и расплачиваюсь до сих пор. Будь у меня спутник, разумный человек, он мог бы предостеречь меня. Я сообразила, что к чему, через две минуты после, а могла бы – за две минуты до того, как уселась. Это двухминутное помутнение рассудка будет преследовать меня до конца жизни. Однако орудие не было готово к бою, в небе не было самолетов – я думала не о своих действиях, а о своих чувствах, я не виновата в тех выводах, которые можно сделать из этой фотографии. Но она существует и несет информацию независимо от моих подлинных мыслей и поступков.

Я сознаю, что на вьетнамской зенитной установке сидит, смеясь и хлопая в ладоши, не просто некая гражданка США, а дочь Генри Фонды, которая пользуется привилегированным положением и явно насмехается над страной, предоставившей ей эти привилегии. Мало того – я женщина, отчего мой короткий привал на орудии приобретает еще более предательский оттенок. Это предательство с гендерным подтекстом. К тому же меня знают в образе Барбареллы, а эта женщина воплощает в себе фантазии мужчин в их подсознании; Барбарелла стала их врагом. Последние годы я работала с антивоенным движением “Джи-Ай” и ветеранами Вьетнама, выступала с речами перед тысячами борцов за мир и убеждала их, что мужчины в военной форме нам не враги. Я ездила, чтобы поддержать их на военных базах в нашей стране и за океаном, мне еще предстоит сняться в фильме “Возвращение домой” и показать американцам, как обращаются с ранеными в военных госпиталях. Теперь же, по моей оплошности, моя фотография превратила меня в их врага. Всё это камнем лежит у меня на душе. И будет лежать вечно.

Назавтра, в день отъезда, Куок говорит мне: “Наверно, вам надо подготовиться. Кое-кто из американских конгрессменов требует отдать вас под суд за государственную измену”. Поводом для обвинения стали мои выступления на ханойском радио. Он показывает мне запись новостей агентства “Рейтер”. Моего фото на зенитке нет. Оно еще не опубликовано.

Я не знаю, насколько полно отражают вьетнамскую реальность мои впечатления. Я знаю, что этому маленькому народу, как и любому другому, не чужды самолюбие, злоба, мелочность и жестокость. Мне понятна вся гамма чувств, с какой наши солдаты возвращаются с войны и из плена, и я искренне им сопереживаю. Я знаю, что вьетнамцы расстарались для меня, – хотя это всё равно не объясняет поведения той школьницы, спектакля по пьесе Артура Миллера и взглядов крестьян в бомбоубежище, которым сказали, что я американка.

Однако я увидела какие-то симптомы, переосмыслила для себя понятие силы. Здесь уместно провести аналогию с бамбуком. Его вид обманчив. Бамбук, тонкий и гибкий, по сравнению с солидным дубом кажется слабым. Но в конечном счете именно бамбук с его гибкостью оказывается сильнее. Для вьетнамцев символом силы могло бы стать изображение связки бамбуковых стеблей. Бамбук несет в себе великодушие, податливость и мягкость, которые могут быть свойственны мужчинам и женщинам. Вьетнам – это бамбук.

Я становлюсь мягче. Неужели прошло всего лишь две недели?

В Париже, 25 июля, я устроила просмотр сорокапятиминутного фильма для международной прессы. Жерар Гийом наскоро смонтировал его в Ханое. Главной задачей моего сомнительного путешествия в Ханой было увидеть дамбы и привезти документальное подтверждение того, что их бомбили, – правительство США упорно отрицало все обвинения в этом.

Казалось, все новостные агентства мира прислали своих корреспондентов. Пришла и Симона Синьоре – моя личная система жизнеобеспечения. Пресс-конференцию вел известный французский фотограф Роже Пик. Не помню точно, я везла ленту из Вьетнама или Гийом плыл с ней на корабле из Ханоя, но, к сожалению, где-то между Ханоем и Парижем фонограмма стерлась, и мне пришлось показывать фильм без звука.

Я подробно рассказала об осколочных бомбах, которые попадают в насыпь под углом и взрываются внутри ее стенки, оставляя недоступные для аэрофотосъемки и крайне неудобные для ремонта провалы. Я объяснила, что во Вьетнаме вот-вот наступит сезон муссонов и, если пострадавшие от обстрелов дамбы не выдержат, сотни тысяч людей погибнут из-за наводнения и голода. Всё это было видно на экране: города и села в руинах, где я побывала, поврежденные дамбы, бомбовые воронки, места попадания бомб в склоны насыпей крупным планом, первые минуты моей встречи с военнопленными.

В Нью-Йорке я еще раз показала это немое кино – и больше я его не видела. Лента исчезла. Остались только фотографии в нескольких журналах – я на пресс-конференции и кое-кто из военнопленных, попавших в кадр на экране позади меня. Не знаю, почему лента пропала, – просто потерялась или ее выкрали шпионы.