Вся моя жизнь

– А, тогда тебя правильно упекли, – сказал он. – Не надо нам, чтобы коммуняки разгуливали по стране на свободе.

– А ты здесь за что? – спросила я.

– За убийство, – ответил он.

Я просидела в камере десять часов. На следующий день меня в наручниках провели перед строем телерепортеров и фотографов. Руки у меня были тонкие, а запястья – гибкие, поэтому я легко высвободила одну руку из браслета и взметнула вверх кулак, чем здорово разозлила охранников. Камеры остались позади, а меня транспортировали в суд, где я с удивлением и чувством огромного облегчения увидала Марка Лейна. Он узнал о моем аресте – это была главная новость на телевидении и первых полосах многих газет – и прилетел защищать меня.

Я повернулась спиной к председателю жюри – раз, как я считала, “система” показала мне спину. Марк упрашивал меня сесть нормально, но я не согласилась. Меня освободили под личный залог в 5 тысяч долларов по делу о наркотиках, и затем оформили обвинение в нападении на сотрудника полиции аэропорта и по этому делу освободили под обязательство поручителя с залогом в 500 долларов, после чего назначили слушание на следующую неделю.

Заголовки всех газет по всей стране кричали о том, что меня арестовали за контрабанду наркотиков и нападение на полицейского. Спустя несколько месяцев в одной заметке на последней странице The New York Times сообщили: “Установлено, что таблетки, которые Фонда ввезла из Канады, действительно оказались витаминами, как она и говорила”; обвинения в контрабанде наркотиков и нападении на полицейского были сняты. Эта новость сенсации не произвела.

Я перемещалась слишком быстро. Меня изводила булимия. У меня развилась депрессия. Я не видела Ванессу и страшно переживала из-за этого. Я бросила читать. Я даже думала с трудом. Но не останавливалась. Мне и в голову не приходило всё бросить. Я жила в кризисном режиме. Американские солдаты готовы были свидетельствовать в суде о войне – сильно рискуя при этом, – и я чувствовала себя обязанной сделать всё для того, чтобы это стало возможным.

Кое-где можно было увидеть бегущую рекламную строку “СЛУШАЙТЕ: ГОВОРИТ БАРБАРЕЛЛА”. Я будто играла в интермедии и начинала уже сомневаться в том, что мои речи о войне прорвутся к аудитории через весь этот галдеж.

Как правило, я ездила с одной небольшой сумкой. В местных аэропортах меня встречали студенты, ответственные за докладчиков. По дороге в кампус я старалась выведать у своего руководителя, к чему мне следует готовиться. Всё чаще мне говорили о напряженной атмосфере, что предвещало переполненные залы; обычно количество слушателей исчислялось многими сотнями, если не тысячами. Я говорила о войне и предстоящем судебном разбирательстве; однажды упомянула, что свой гонорар за выступление отдам в фонд помощи ветеранам, чтобы они могли приехать на процесс. Под конец я обычно предлагала тем ветеранам в аудитории, кто был в этом заинтересован, сообщить мне свои имена с адресами и, как только добиралась до телефона, передавала эти сведения в детройтский офис VVAW.

В январе 1971 года, накануне начала слушаний, стали объявляться ветераны – спрашивали, нельзя ли им дать показания или хотя бы поприсутствовать в зале суда. Большинство из них не имели опыта участия в организованных антивоенных акциях, многие никогда ни с кем не говорили о том, что пережили на войне.

Для VVAW было важно, чтобы все их свидетели демобилизовались по закону и имели на руках соответствующие документы, а также могли доказать, что действительно были там-то и там-то. Организаторы проделали в связи с этим колоссальную работу – и не зря, потому что администрация Никсона, в свою очередь, доказывала, что эти люди на самом деле не были в бою, а когда ей это не удалось, всё равно постаралась их очернить, обозвав их “мнимыми ветеранами”, – лишь бы вызвать недоверие к ним и к их свидетельским показаниям.

31 января сотни людей со всей страны заполонили конференц-зал мотеля “Ховард Джонсон”, чтобы лично понаблюдать за беспрецедентным процессом. Приехали Барбара Дэйн и Кен Клоук, который изучил документы ветеранов и готов был при необходимости предложить свою помощь. Заглянул ненадолго и Том Хейден, автор той самой судьбоносной для меня статьи в Ramparts.

До этого дня мы с ним не были знакомы, и он пригласил меня выпить кофе в кафе мотеля. Он был самым настоящим “предводителем” движения, я смотрела на него снизу вверх, поэтому нервничала и немного трусила. Помнится, он говорил в основном о “красной семье” из Беркли, членом которой он был. В семидесятые годы эти группы образовались во всех уголках страны. Активисты со стажем создавали новую модель жизнеустройства – дружные сообщества людей, готовых прийти на помощь ближнему, – и таким образом боролись с обезличенностью массового движения.