Всеволод Вишневский

В дискуссиях о пьесе и спектаклях «Первая Конная» Вишневский не один раз заявляет о том, что он не держится слепо и безрассудно за принятый метод («психологический» или «антипсихологический»), а готов прибегать к тем приемам, которые способствуют достижению социального результата, качественного эффекта, — в том числе и к глубокому психологическому анализу. Это важно, так как свидетельствует, что оценкой своего творчества, собственной практикой уже тогда, в конце 1930 года, он фактически опровергал многие теоретические постулаты противников классических форм и жанров, к которым и сам тогда принадлежал.

Вишневский по-прежнему живет в Ленинграде и очень часто наезжает в Москву, но уже не как инженер Научно-технического комитета ВМС, а как писатель. То его приглашают участвовать в праздновании юбилея Первой Конной, то на совещание писателей. Наконец 6 мая 1931 года командир РККФ В. В. Вишневский получил предписание: «С получением сего немедленно отправиться в распоряжение ЛОКАФ, куда Вы откомандировываетесь с оставлением в резерве РККА».

Как известно, Литературное объединение Красной Армии и Флота явилось организацией, куда вошли писатели, тяготеющие к военной, или, как тогда говорили, оборонной тематике, — Николай Тихонов, Леонид Соболев, Степан Щипачев, Владимир Ставский, Алексей Сурков, Борис Лавренев, Александр Прокофьев, Владимир Луговской и многие другие. Вс. Вишневский был одним из инициаторов этого объединения, а также создания ежемесячного литературно-художественного и общественно-политического журнала ЛОКАФ, первый номер которого вышел в январе 1931 (с 1933 года журнал называется «Знамя»). Для этого издания, помимо его специфической тематической направленности, были характерны интенсивные поиски новых форм, стиля, и это делало журнал особенно близким Вишневскому.

В феврале 1930 года состоялось два важных события в его жизни. Пятнадцатого в два часа дня ему позвонил из Москвы Петр Попов и поздравил с награждением его за старые боевые заслуги орденом Красного Знамени. Спустя восемь дней председатель ЦИК СССР Михаил Иванович Калинин вручил в Кремле награду Вишневскому, вряд ли признав в нем того напористого и красноречивого юношу, который выступал вместе с ним в 1921 году в Новороссийске в защиту платформы В. И. Ленина — против троцкистов и децистов.

Тогда же Вишневский наконец делает то, о чем так часто они говорили с Папаниным, — пишет заявление о приеме в партию. «Ряд лет проверял себя — и неизбежно приходил к выводу: я органически, кровно связан с делом Октября, с делом партии.

…Считаю, что я обязан вступить в партию, с которой честно прошел большой путь. Мой уход в 1921 г. был тяжелым следствием надлома и громадной усталости после 7 лет очень больших испытаний, лишений. Не хватило когда силы у юного человека.

Прошу принять в партию. Иду с готовностью, зная, что буду тем же бойцом, каким был с 1917 года». Рекомендовали Вишневского Иван Дмитриевич Папанин, Петр Петрович Попов и еще несколько партийцев со стажем с 1917–1919 годов.

О разносторонности и в то же время целенаправленности способностей Вишневского очень хорошо сказал Н. С. Тихонов: «Я не знаю такого второго писателя, который, как Всеволод Вишневский, был словно бы создан для революционных битв и событий мирового масштаба. Если бы не его таланты драматурга и импровизатора, он смог бы быть военным историком, офицером генерального штаба, политработником, занимающим самые ответственные посты».

Успех «Первой Конной» предопределил выбор писательского пути.

Часть III «Десятилетие бешеного напора, труда, драк, мук и побед…»

1

«Считаю себя как писателя порождением революции», — говорил Вишневский. В художественном отображении военного подвига драматург видел путь к философскому постижению жизни: своих героев он подвергает предельным испытаниям. Именно в таких критических ситуациях проходит проверку сила, воля, надежность человека — этим во многом объясняются поиски писателем монументальной драматической формы и романтической образности.

В редкую минуту расслабления и передышки Вишневский с огорчением и даже каким-то отчаянием пишет в дневнике: «Неужели судьба моя — вечно война, о войне, о крови, уничтожении живого, о смерти… Или двадцать два года военной службы, — давление войн, — так безнадежно сильно в моем творчестве?

Эпоха войн и революций! Еще далеко до отдыха. Да и, отдохнет ли человек вообще? Он вечный буян, искатель».