Всевидящее око

– Грустный он паренек, – сказала Пэтси. – Хорошие манеры. Красивые пальцы. Наверное, ты и сам заметил. Странно: говорит по-книжному, а бокал держит, как дырявое ведро. Про него тебе тоже нужно знать, девственник он или нет?

– Пока что меня это не волнует, но парень он весьма странный.

– Думаешь, из-за того, что он не лишился невинности?

– Вовсе не поэтому.

– Или потому, что пьет, не зная меры?

– Нет! У него голова забита на редкость бессмысленными фантазиями и… предрассудками. Представляешь, Пэтси, он вдруг показал мне недописанное стихотворение и стал уверять, будто оно имеет отношение к смерти Лероя Фрая. Более того, По утверждал, что стихотворение ему продиктовала во сне его покойная мать.

– Я думала, его мать жива.

– Нет, она умерла достаточно давно. Если загробная жизнь действительно существует, наверное, у его матери есть заботы поважнее, чем диктовать сыну стихи.

Пэтси встала. Она поставила чайник на полку, потом неторопливо запихнула грудь внутрь рубашки и застегнула пуговицы.

– Какая мать желает дурного своему сыну? Значит, у нее были причины нашептать ему эти стихи.

Это было сказано с таким важным видом, что я подумал, не подшучивает ли она надо мной. Нет, Пэтси говорила вполне серьезно.

– Пэтси, неужели и ты веришь во всю эту чушь? Во все это общение с усопшими?

– Мне не надо верить, Гэс. Я каждый день разговариваю со своей матерью. Сейчас даже больше, чем при ее жизни.

– Боже милостивый! – воскликнул я.

– Она спрашивала, как ты выглядишь. Я сказала ей, что ты уже в годах и иногда говоришь без умолку. Но у тебя такие замечательные большие руки. И еще ребра. Мне очень нравится трогать твои ребра.

– И что же, она тебя… слушает? А она тебе отвечает?

– Иногда, если мне требуется услышать ее ответ.

Я вдруг почувствовал, что закоченел, и вскочил на ноги.

Прошелся по кухне, разгоняя в жилах застывшую кровь. Постепенно руки начали теплеть.

– Те, кого мы любим, всегда с нами, – тихо произнесла Пэтси. – Ты-то должен это знать лучше, чем я.

– Кроме нас с тобой, я никого на этой кухне не вижу. Понимаешь? Когда умирают те, кого ты любил, ты остаешься один.

– Ты не позволяешь себе поверить, Гэс. Ты не хочешь признать, что она сейчас тут, рядом с тобой.

Облака плотно затянули ночное небо. Громады холмов, такие красивые под лунным светом, тонули во мгле. Только на крыльце дома Дольфа ван Корлера по голландскому обычаю всю ночь горел фонарь. Где-то закукарекал ранний петух.

– Знаешь, Пэтси, когда я женился, то долго не мог привыкнуть спать вдвоем. Локоть, упершийся мне в лицо, волосы, попавшие в рот… было столько мелочей, лишавших меня сна. А теперь мне никак не научиться спать одному. Мне даже не заставить себя расположиться на всей кровати. Я по-прежнему лежу на своем краю, стараясь не натягивать на себя слишком большой кусок одеяла. Я уперся в подоконник.

– Что бы ты ни говорила, Пэтси, ее здесь давно уже нет.

– Гэс, я говорю не об Амелии.

– И моей дочери здесь тоже нет.

– Это ты так говоришь.

Я не хотел с ней спорить. Каждому здравомыслящему человеку было бы ясно, что моей дочери здесь нет. Судя по виду моего жилища, ее здесь и не было. Когда она только что родилась, жена часто вздыхала и говорила: «Прости, дорогой, что я не смогла подарить тебе сына». Я ее успокаивал, отвечая: «Дочь ничуть не хуже». Я оказался прав: сын не смог бы заполнить тишину, поселившуюся в доме после смерти Амелии. А так… Я вспоминаю вечера, когда я сидел, погруженный в свои «холостяцкие думы» (это выражение тоже придумала моя дочь). Но стоило мне поднять голову, и в дальнем конце комнаты я видел ее. Мою дочь. Худенькую, раскрасневшуюся от близкого соседства с пылающим камином. Она всегда была чем-то занята: либо зашивала мой порванный рукав, либо писала письмо своей тетке, либо улыбалась над строчками Александра Попа[56]. И мои мысли куда-то уходили, и я молча глядел на дочь, не в силах отвести от нее глаз.

Но чем дольше я смотрел на нее, тем тяжелее становилось у меня на сердце, ибо мне казалось, что я безвозвратно ее теряю. Наверное, я стал терять ее с того самого момента, как взял в руки маленький, отчаянно вопящий сверток. И ничто на свете не могло предотвратить эту потерю: ни любовь, ни что-либо еще.

– Единственная, о ком я нынче скучаю, – так это моя корова Агарь, – сказал я Пэтси. – Мне не нравится пить кофе без сливок.

Она внимательно поглядела на меня, будто застигла за каким-то дурным занятием.

– Не обманывай меня, Гэс. Ты никогда не пил кофе со сливками.

Рассказ Гэса Лэндора 11

1 и 2 ноября