Всевидящее око

Он погладил листок, пахнущий фиалковым корнем, затем осторожно сложил оба листка и убрал в левый карман мундира.

– Наверное, вы догадаетесь, что я после этого сделал… Неужели не догадались? Так вот, Лэндор, я достал лист с другим стихотворением – метафизически переданным мне. Помнится, оно вызвало весьма суровую критику с вашей стороны. Я перечитал это стихотворение заново, взглянул на него новыми глазами. А теперь я предлагаю взглянуть и вам.

Он опять полез в карман и достал другой лист. Обыкновенный лист писчей бумаги из моего гостиничного номера. Это стихотворение было раза в четыре длиннее.

– Вначале у меня ничего не получалось. Выходила какая-то бессмыслица. Тогда я стал приглядываться к строчкам. Когда я их записывал, то не слишком придавал значение тому, почему одни строки пишу с отступом, а другие – нет. Вскоре я понял: строки с отступом принимать в расчет не надо. Нужно посмотреть, не сложится ли что-нибудь из начальных букв строчек, написанных без отступа. Не желаете ли взглянуть, Лэндор?

– Знаете, как-то не очень тянет, – ответил я.

– Я настаиваю.

Я склонил голову над листом. Я дышал над ним. Будь у меня склонность к фантазиям, я бы сказал, что уловил ответное дыхание строк.

Меж роскошных дубрав вековечных,
Где в мерцающих водах ручья,
В лунных водах ночного ручья
Афинянки плескались беспечно,
Божествам свои клятвы шепча,
Там, на отмели сумрачно-млечной,
Леонору нашел я. Крича,
Исторгая безумные звуки,
Она руки простерла с мольбой.
Завладел мною глаз голубой.
Девы-призрака глаз голубой.
«Леонора, ответь, как попала
Ты сюда, в эту глушь, в эту даль,
В эту Богом забытую даль?»
«Дать ответ?» – встрепенулось созданье,
Содрогаясь от страшного знанья.
«Ад кромешный. Его притязанья
Мной владеют. Отпустят едва ль
Мою бедную душу… Едва ль».
Миг – и призрачной девы не стало;
Только шелест невидимых крыл.
Ей вдогонку кричал я, молил:
«Леонора, останься!» Молчала,
Растворившись в ночной тишине…
Безысходность мне сердце терзала,
Тени ада мерещились мне,
И средь них Леонора мелькала…
Все исчезло, все тьма поглотила,
Заглушив, запечатав собой.
А из мрака, как отблеск светила,
Мне подмигивал глаз голубой.
Девы-призрака глаз голубой.

– Матильда мертва, – прошептал По. И со вздохом добавил: – Такое же ясное послание, суть которого мы так долго не замечали.

Мои губы тронула легкая улыбка.

– Мати обожала акростихи.

Я чувствовал на себе его глаза. По изо всех сил старался говорить спокойно.

– Я не совсем правильно выразился, Лэндор. Не «мы» не замечали. Я не замечал. Вы сразу заметили, почему и стали убеждать меня изменить строчки во второй части стихотворения. Чуть-чуть, только начальные слова, и послание с Элизиума[166] превратилось бы в простой набор стихотворных строк.

Я молча поднял руки.

– Сами понимаете, открытие было не таким уж ошеломляющим: фраза из двух слов. Но у меня имелось кое-что еще. Две дополнительные бумажки, Лэндор! Разрешите мне их вам показать.

Из другого кармана По достал эти бумажки и выложил на стол.

– Взгляните. Вот клочок записки, найденной в руке Лероя Фрая. Напрасно, Лэндор, вы проявили такую беспечность и не забрали у меня этот обрывок… А вот еще записка. Вы написали ее мне совсем недавно. Помните?

Вот так, читатель! Та самая записка, что я написал ему, желая облегчить свою совесть. Впрочем, я и тогда понимал тщетность своей затеи. Два слова:

БУДЬТЕ БЛАГОРАЗУМНЫ.

– Я нашел ее на другой день, – сказал По. – Даже не знаю, зачем я отправился в сад Костюшко и сунул руку в наш «почтовый ящик». Спасибо за «отеческое предостережение» младшему от старшего. Это делает вам честь, Лэндор. Но меня поразили не ваши сантименты, а… буквы. Кстати, вы, как человек, долго служивший в полиции, должны знать: печатные буквы не хуже рукописных характеризуют почерк.

Его указательный палец попеременно тыкал в обе записки.

– Видите? Сколько букв совпадают по начертанию: Т, Е, С, Р, А, З.А последние из упомянутых мною букв в обеих записках стоят рядом, что еще сильнее подчеркивает их схожесть.

Он вдруг наморщил лоб, будто только сейчас заметил эту схожесть.