Всевидящее око

Я пополз быстрее. Спички гасли одна за другой. В какой-то момент я заметил, что пламя очередной спички вдруг потускнело. Я поднял голову. Впереди на стену падал отблеск другого света.

Я задул спичку и пополз к светлой полосе, что лежала в десяти футах от меня.

Свет был холодным, но меня удивило не это. Он как будто сплетался из множества нитей. Чем ближе я подползал, тем шире разворачивалась светящаяся сеть. Появлялись все новые островки и полосы света… Еще один шаг, и мне открылось пространство огня.

Я не преувеличиваю, читатель. Стены этого помещения опоясывали ряды канделябров, и в каждом горели свечи. Пол освещали размещенные по кругу факелы. Внутри круга светился треугольник из свечей. Мало того: в углу пылала жаровня, пламя которой тянулось едва ли не до потолка. Рядом с жаровней, прямо на камнях пола, горело сосновое бревно… Здесь было столько света, столько огня, что моим глазам стоило немалого труда отыскать хоть какой-то предмет, не излучавший свет. Мои поиски не были напрасными: у основания треугольника я заметил черные перевернутые буквы:

Среди факелов и свечей тихо и сосредоточенно двигались три фигуры: щуплый монах в серой домотканой сутане, священник в рясе и стихаре, а также… офицер американской армии, на котором была форма Джошуа Маркиса.

Я поспел вовремя. В семейном театре Маркисов только-только подняли занавес.

И что же за представление давали этой ночью? Где кощунственные ритуалы, которые я видел на гравюре в одной из книг Папайи? Где крылатые демоны с новорожденными младенцами в когтях? Где старые ведьмы на метлах, принаряженные скелеты и пляшущие чудовища? Я ждал увидеть (и хотел увидеть) олицетворение Греха во всех его проявлениях, а вместо этого попал на… костюмированный бал.

Монашек повернулся в мою сторону. Я спешно отступил в темноту, но и оттуда разглядел под монашеским капюшоном бесстрастное кроличье лицо миссис Маркис.

В ней не осталось ничего от порывистой улыбающейся женщины. Видом своим она напоминала тупую послушницу, ожидавшую очередного приказания. Ждать ей пришлось не меньше минуты. Офицер наклонился к ней и мягким приятным голосом произнес:

– Скоро.

Форма покойного дяди сидела на Артемусе не столь ладно, как на По, однако Маркис-младший носил ее с гордостью, подобающей капитану Восьмого стола.

Нетрудно угадать, кем был священник с опущенной головой и вздрагивающими плечами, который сейчас направлялся к грубому каменному алтарю. Леей Маркис и больше никем. В ее наряде недоставало лишь белого воротничка, оторванного мною.

Лея что-то говорила. Быть может, это ее голос я слышал, пока полз сюда по усеянному костями коридору. Голос ее звучал более чем странно. Я не ахти какой знаток иностранных языков, но некоторые из них могу узнать на слух. Так вот, читатель: слова, которые произносила Лея, не были ни латинскими, ни французскими, ни немецкими. Они не принадлежали ни одному существующему языку. Мне кажется, это был язык, изобретенный Леей Маркис и Анри Леклером.

Если попробовать записать слова новоизобретенного языка, получится нечто вроде скралликонафахирено… Полная чушь. Да, но с одной лишь разницей: эта чушь обладала каким-то воздействием на все остальные языки, превращая их в бессмыслицу. И слова, которые ты произносил десятки лет, вдруг начинали казаться комьями земли.

Отмечу, что для других участников спектакля этот язык имел какой-то смысл. Через несколько минут голос Леи зазвучал громче. Все трое разом повернулись и устремили глаза на предмет, лежавший поодаль от магического круга.

Что ж, свое актерское ремесло они знали. Семейная труппа Маркисов сумела настолько завладеть моим вниманием, что я только сейчас увидел этот предмет. А ведь его никто не прятал. Груда старой одежды. Такой ее видел доктор Маркис. Такой ее видел сейчас и я. Груда старой одежды с торчащей из-под нее голой рукой.

Артемус опустился на колени. Он медленно снял все тряпки. Под ними лежал кадет По.

Он лежал без мундира, видом своим напоминая мертвеца, над которым вот-вот раздастся прощальный салют. Глядя на его бледное лицо и окаменевшие пальцы, я почти не сомневался, что парень уже мертв. Но потом его тело вздрогнуло. Я искренне обрадовался холоду, царившему в этом странном зале.

Да, здесь было очень холодно! Холоднее, чем в леднике или на горных вершинах. В таком холоде вырезанное сердце может храниться несколько недель.

Артемус закатал рукав рубашки По и раскрыл медицинский саквояж (скорее всего, отцовский). Оттуда он достал жгут, мраморную бутылочку и тонкую стеклянную трубку. Последним извлеченным предметом был.!, ланцет.

Нет, я не вскрикнул и не бросился к ним. Но Лея, словно почуяв мое присутствие, произнесла:

– Ш-ш-ш!

Ну как же! Она ведь говорила мне не далее как днем, что «все образуется». Я не верил ее словам, однако не вмешивался в ритуал. Вот ланцет Артемуса коснулся тонкой синей вены возле плеча По… Артему с вставил в надрез трубку, и кровь закапала в подставленную бутылочку. Я стоял и молча смотрел.