Всевидящее око

В общем, именно тот сон и заставил меня увидеть: от призвания никуда не денешься. Можно спрятаться в Гудзонские горы, можно отгородиться книгами, цифрами и тросточками для прогулок… работа все равно найдет тебя.

Я мог бы убежать. Вполне мог убежать чуть глубже в глухие дебри. Честное слово, не понимаю, как позволил уговорить себя и согласился вернуться к работе, хотя иногда кажется, что все произошло – все это – только ради того, чтобы мы нашли друг друга, он и я.

Однако строить догадки и предположения смысла нет. Есть история, которую я собираюсь рассказать, есть жизни, за которые я в ответе. А так как эти жизни во многих отношениях были закрыты для меня, я, где это необходимо, буду уступать место другим рассказчикам; в частности, моему юному другу. Он – истинная душа этой истории, и каждый раз, когда я пытаюсь представить, кто первым прочитает ее, у меня перед глазами сразу встает он. Именно его пальцы скользят по строчкам и колонкам, именно его глаза разбирают мой почерк.

О, я понимаю, мы не можем выбрать, кто прочтет нас. Поэтому ничего не остается, кроме как утешаться мыслью о незнакомце – еще не родившемся, если я правильно понимаю, – который найдет эти записи. И это тебе, мой Читатель, я посвящаю свое повествование.

Пожалуй, перечитаю-ка я все еще раз. Последний. Олдермен[4] Хант, будьте любезны, подкиньте еще полено в огонь…

Начнем.

Повествование Гаса Лэндора

1

Начало моего профессионального участия в деле академии Вест-Пойнт датируется двадцать шестым октября тысяча восемьсот тридцатого года. В то утро я вышел на свою обычную прогулку – хотя чуть позже, чем всегда – по холмам, окружающим Баттермилк-Фоллз. Помню, стояло бабье лето. Листья, даже опавшие, отдавали тепло, которое поднималось вверх – я чувствовал его сквозь подошвы, – и золотило туман, окутывавший фермерские постройки. Я шел один, следуя по тропинкам, серпантином вившимся по холмам… Тишину нарушал скрип моих башмаков, лай собаки Дольфа ван Корлера и, думаю, мое учащенное дыхание – в тот день я поднялся довольно высоко. Я вышел к гранитному мысу, который местные называют Пяткой Седраха, и привалился к тополю, готовясь к финальному рывку, когда вдали, к северу, услышал звук валторны.

Этот звук я слышал и раньше – невозможно жить рядом с академией и не слышать его, – но в то утро он отдался у меня в ушах странным жужжанием. Впервые этот инструмент вызвал у меня удивление. Разве звуки валторны могут разноситься так далеко?

Как правило, такие вопросы меня не занимают. Я не стал бы забивать тебе, Читатель, этим голову, если б не хотел показать, в каком состоянии ума я находился. Дело в том, что в обычный день я бы не задумался о валторне. Не повернул бы назад, не добравшись до вершины, и гораздо быстрее заметил бы следы колес.

Две колеи, каждая в три дюйма глубиной и в фут шириной. Я увидел их, когда шел домой, но отмахнулся, как и от всего остального: от солнца, от стаи гусей. Реалии окружающего мира как бы перетекали одна в другую, так что я лишь мельком глянул на эти колеи и ни разу (что нехарактерно для меня) не прошелся по цепочке причинно-следственной связи. Поэтому представьте мое удивление, когда я, перевалив через холм, увидел на площади перед своим домом фаэтон с запряженным в него конем караковой масти[5].

На козлах сидел молодой артиллерист, но мой натренированный взгляд, сразу определивший звание, уже обратился на мужчину, прислонившегося к экипажу. В полной военной форме, он… словно позировал для портрета. Его с головы до ног окутывало сияние: начищенные до блеска золотистые пуговицы, позолоченный шнур на кивере, позолоченная рукоять сабли. Затмивший солнце – вот таким я его воспринял и, побуждаемый своим состоянием ума, на мгновение задался вопросом, а не связан ли он с валторной. Как-никак, прозвучала музыка, а потом появился этот человек…. И все равно отчасти я стал – очень хорошо помню это ощущение – расслабляться, подобно тому, как кулак распадается на части: пальцы и ладонь.

У меня хотя бы было преимущество: офицер не знал, что я рядом. Дневная леность уже одолела часть его энергичности. Он играл с вожжами, перекидывая их из стороны в сторону, словно повторяя движения лошадиного хвоста. Глаза полуприкрыты, голова клонится вниз…

Возможно, так продолжалось бы довольно долго – я бы наблюдал за ним, не замечающим наблюдения, – если б нас не прервала третья сторона. Корова. Большая, толстая, с длинными ресницами; вышла из платановой рощи, слизывая с губ остатки клевера. Она тут же принялась обходить фаэтон – с редчайшей тактичностью, словно предполагая, что молодой офицер сочтет нужным вмешаться. Этот самый офицер сделал шаг назад, будто готовясь к нападению, и его рука мгновенно легла на рукоятку сабли. Думаю, именно вероятность убийства (чьего?) и побудила меня к действию: я длинным шагом двинулся вниз по склону и закричал:

– Ее зовут Агарь[6]!

Он был слишком хорошо обучен, чтобы резко обернуться, этот офицер. Лишь слегка повернул голову в мою сторону, не меняя позы и не ослабляя внимания.