Всешутейший собор

Слова эти, видно, крепко запали в душу нашего героя. Через много лет пресыщенный жизнью Львов выскажется прилюдно почти в том же духе, что и Потемкин: «Я бывал в нескольких сражениях, видел неприятеля лицом к лицу и никогда не чувствовал, чтоб у меня забилось сердце. Я играл в карты, проигрывал все до последнего гроша, не зная, чем завтра существовать буду, и оставался так же покоен, как бы имея мильон за пазухой. Наконец, вздумалось мне влюбиться в одну красавицу полячку, которая, казалось, была от меня без памяти, но в самом деле безбожно обманывала меня для одного венгерского офицера; я узнал об измене со всеми гнусными ее подробностями – и мне стало смешно. Как же, думал я, дожить до шестидесяти лет и не испытать ни одного сильного ощущения! Если оно не далось мне на земле, дай поищу его за облаками: вот я и полетел».

Хотя Сергей Лаврентьевич не был чужд изящной словесности, он говорит здесь вовсе не о парении пиитического духа. Речь в самом деле идет о преодолении им законов тяготения. В 1803 году известный воздухоплаватель Андре Жак Гарнерен с женой и дочерью удостоился приглашения в Россию. Француз получил высочайшую привилегию подниматься на аэростате перед петербургской и московской публикой. За немалую мзду (2000 рублей серебром) этот воздухоплаватель согласился взять с собой в полет русского пассажира, которым и стал престарелый Львов. Одни историки считают, что император Александр I и его генералитет решили выяснить возможность использования аэростатов в военных целях и наш герой лишь исполнил их поручение. По другой, более правдоподобной версии, Львов часто жаловался царю на отсутствие острых ощущений, и благосклонный к нему монарх пошел генералу навстречу и даже оплатил его воздушное путешествие.

Так или иначе, но 18 июля 1803 года в шесть часов вечера при огромном стечении народа воздушный шар с Гарнереном и Львовым на борту поднялся в петербургское небо с плаца Кадетского корпуса, что на Васильевском острове. Причем Сергей Лаврентьевич, в соответствии с торжественностью момента, облачился в парадный мундир при орденских лентах. В руке генерал держал небольшой флаг, которым, поднявшись в воздух, весело размахивал, дабы дать понять, что он не из робкого десятка. Аэростат полетел в сторону Финского залива, постепенно набирая высоту до 2500 метров. Но… – ох уж эта питерская погода! – ветер внезапно переменился, и шар вынужденно сел в районе Красного Села. После приземления генерал разочарованно заметил: «За пределами нашей атмосферы я не нашел ничего, кроме тумана и сырости: немного продрог – вот и все». Тем не менее Львов вошел в историю как первый русский человек, поднявшийся в воздух на аэростате.

Небезызвестный поэт-острослов А.С. Хвостов (не путать с его двоюродным братом, героем пародий, стихотворцем графом Д.И. Хвостовым!) отозвался на сей полет едкой эпиграммой:

Генерал Львов
Летит до облаков
Просить богов
О заплате долгов.

Новоявленный воздухоплаватель, почувствовав себя уязвленным, так ответил обидчику:

Хвосты есть у лисиц,
Хвосты есть у волков,
Хвосты есть у кнутов,
Берегись, Хвостов!

Хотя эпиграмма Львова имела успех (она переписывалась в альбомы, а Г.Р. Державин, например, прямо переадресовал ее Д.И. Хвостову), число хулителей и недоброжелателей генерала после его вояжа в поднебесье только возросло. Зоилы преуспели в том, чтобы своими насмешками уверить часть общества в том, что не пристало старому военному летать по воздуху, как Баба-Яга в ступе, и что никакая это вовсе не храбрость. И самое досадное, что эти толки дошли до государя, почитавшего Львова больше приятным в беседе, нежели отважным в воинских делах и опасностях. А это верноподданному генералу было особенно горько. Есть свидетельства, что, слыша худые о себе суждения, Сергей Лаврентьевич впал в глубокое уныние и со слезами говорил, что обманулся в своих надеждах. Тогда его поспешил утешить известный адмирал А.С. Шишков. Это тем более интересно, что Шишков, прочно завоевавший в литературе репутацию завзятого архаиста и старовера, вдруг взял на себя труд воспеть такое новое по тем временам дело как воздухоплавание. Есть искус привести обширную выдержку из его пространного письма к Львову, представляющего несомненный исторический и литературный интерес:

«Позвольте одному из почитающих Вас приятелей Ваших изъявить перед Вами свои чувства; позвольте поздравить Вас с благополучным окончанием, сколько достойного любопытства, столько же и страшного путешествия, на которое не всякий пустится:

Хотя ум сердце и толкает,
Твердя тихонько: “полетим”;
Но сердце, сжавшись, отвечает:
“Постой, посмотрим, поглядим”.