Всешутейший собор

Завершается текст славословием монархине, под скипетром которой благоденствуют российские Музы:

Законодавец Героиня,
Простря на всю Россию взор,
Рекла полночных стран Богиня:
«Хочу, чтоб жил здесь Муз собор.
Сама к тому подам примеры,
Хочу, чтоб жили здесь Гомеры;
Пускай в струях Российских рек
Прольются Иппокренски воды…»

Это произведение вызвало, однако, уничижительный отзыв Н.М. Карамзина. «Ты, верно, читал в Академическом журнале оды Николева… и оду Хвостова под именем Стихотворение! – писал он И.И. Дмитриеву 1 июня 1791 года. – То-то поэзия! то-то вкус! то-то язык! Боже! умилосердися над нами». Конечно, вкусу писателя-сентименталиста претили такие словесные обороты Хвостова как «зверства дух на дух жестокий», «прелесть уха», «не сыта вечности пучина» и т. д. Но то, что Карамзин поставил его имя рядом с именем Николева – поэта, безусловно, значительного для XVIII века, свидетельствует о том, что и Хвостова (несмотря на его «огрехи») тоже тогда принимали всерьез. Не удивительно поэтому, что тот же Карамзин будет потом печатать стихи Дмитрия Ивановича в своем «Московском журнале» и «Аонидах».

«Послание г. Княжнину» (1787) излагает воззрения Хвостова на драматургию:

Искусство, где Корнель, Вольтер,
Расин сияли
И кистью пламенной сердца людей
писали.

Особенно же благоговеет Хвостов перед Сумароковым, с которым Княжнина связывали не только родственные, но и творческие узы:

Колико путь широк! который ты
избрал.
Княжнин, исполни то, что тесть
твой обещал,
Основанное им театра пышно
зданье
Осовершенствовать имеешь
ты старанье.

Впоследствии Хвостов даст этим стихам такое пояснение: «Яков Борисович Княжнин женат был на дочери основателя российского театра Александра Петровича Сумарокова. Мы скажем только, что сей достойный наследник творца “Семиры” украсил российский театр такими творениями, которые как ныне, так долго будут у нас в числе хороших произведений». Хвостов похваляет Княжнина за то, что тот пишет трагедии по канонам классицизма и скрупулезно излагает нормативные требования к сему жанру, заимствованные из Н. Буало. Вместе с тем он говорит о «возбуждении страстей» и чувств у зрителей:

Трагедий корень взяв во сердца
глубине,
Примерами своей являешь
ты стране,
Что тщетен самый ум трагедию
составить,
Что нужен сердца дар, чтоб
чувствовать заставить.

Автор призывает адресата идти по пути бессмертного Расина, чьи трагедии отличает «прелесть томная, пленяющая слух»:

Яви, Княжнин, яви ты Мельпомену
нам;
Теки без робости в блестящей
славы Храм.

Речь идет здесь о непреходящей славе, а не о сиюминутном мнении толпы:

Пусть зависть с глупостью
различны толки сеет,
Но истина брать верх над бреднями
имеет.
Расину некогда Прадон был
предпочтен.
И что теперь? Один велик, другой
смешон.

В «Послании к Творцу комедии “Семья, расстроенная осторожками и подозрениями”» (1788) Хвостов предпринял своего рода литературную игру. Ведь автором этого анонимно изданного произведения была сама императрица Екатерина II. А наш герой пытается поначалу всячески затушевать сей факт, утверждая, что имя сочинителя ему вовсе не известно:

Для похвалы твоей я ведать
не хочу,
Творец! кто ты таков,
и на Парнас лечу.

Он называет автора комедии наследником традиций Менандра, говорит о том, что он занял достойное место «во храме Талии, делящий лавр с Мольером». Правда, здесь Дмитрий Иванович невольно намекает на своего августейшего адресата:

Людские дурости, как представлял
Мольер,
Вельмож и частных всех он брал
себе в пример.
Тартюфы, доктора и герцоги
и графы
За глупости свои ему платили
штрафы.
Тотчас откинули тьму глупостей,
проказ,
Чего б не произвел и именной
указ.

Свойство комедии «править нрав» сопоставляется здесь с благотворным действием на «злонравных» подданных монарших узаконений.

Будучи сам не новичком в драматургии, Хвостов дает персонажам екатерининской пьесы (Двораброда, Таккова, Шишимрова – монархиня вообще любила труднопроизносимые фамилии!) остроумные характеристики: