Всешутейший собор

На что кричишь ты злобно?
Коль посрамить наш хочешь глас,
Так сам пропой складнее нас.
Павлиньим гласом петь толико
неспособно,
Как розами клопу запахнуть
неудобно.

Согласитесь, что сравнение розы с клопом хотя и не столь эстетично, но достаточно неожиданно и смело.

В притче «Солнце и Молния» беспощадно бичуется надутость и пышность слога при пустоте и убогости содержания произведения. Мораль, сопровождающаяся выразительными примерами, излагается уже в зачине текста:

Пузырь как ни надуй, но все
он будет пуст,
И выйдет пустота из пузыревых
уст.
Пускай червяк браздою
Кидает свет, ползя,
Однако ведь нельзя
Его назвать звездою.
Подобно так нельзя почесть за ум
Блистательны слова без важных
дум.

Далее автор выстраивает новый образный ряд: Молния, громко кричащая о своем могуществе, и молчаливое Солнце. Молния, обращаясь к Солнцу, бахвалится:

О, коль мала твоя перед моею сила,
И власть,
И часть!
Мне бури грозные предшествуют
в горах…
…я все преобращаю в прах,
И пред лицом твоим распространяя
мрак,
Я стрелы яростны и огненны пускаю.

Концовка притчи весьма эффектна:

На пышны речи сей
Противницы своей
Светило замолчало
И тем лишь отвечало,
Что на небе не стало видно туч;
Но от чего? Оно пустило луч.

Притча «Разборчивая невеста» (1785) являет собой вольный перевод басни Ж. Де Лафонтена «La fille» («Девушка»). Речь идет здесь о спесивой красавице Прияте, которая была чрезмерно прихотлива при выборе жениха:

Тот ей по росту не угоден,
Тот сух, а тот дороден,
Тот слишком белокур или
черноволос,
У этого короток нос;
Хотела, чтоб жених был у нее
приятен,
Красавец статен,
Умен, богат и знатен,
Не холоден и не ревнив.

Однако идут годы, и Прията теряет былую красоту, что подчеркивается аллегорическим изображением старости:

А между тем старик с песочными
часами,
С косою на руке и за спиной
крылами
Бредет дорогою своей,
То прелесть унесет, то свежесть
роз, лилей,
То иногда – шутник старинный —
Некстати подарит красавицу
морщиной.

Тогда-то «урожай большой» на женихов иссяк, от нее «отстали» даже самые незавидные искатели, поостыли к ней и докучливые свахи. В результате

…вышла за кого она?
За старика и горбуна.

По-видимому, эта притча ценилась современниками. Очевидно, что именно на нее ориентировался И.А. Крылов. В 1806 году он печатает басню того же содержания, причем дает ей такое же, как Хвостов, название. Вполне аналогичны и композиция и некоторые рифмуемые слова; совпадает и заключительная “острая мысль”. Читаем у Крылова:

За первого, кто к ней присватался,
пошла;
И рада, рада уж была,
Что вышла за калеку.

Правда, в тексте Крылова имя красавицы не названо, нет аллегорий, язык более приближен к разговорному, зато притчу Хвостова отличает лаконизм (46 ст. – у Хвостова; 69 cт. – у Крылова) и более выразительная концовка (ответ на вопрос). Если принять во внимание, что некоторые литераторы (например, Д.П. Горчаков) считали Хвостова достойным соперником Крылова в баснях, «Разборчивую невесту» можно рассматривать как пример творческого соревнования между ними.

Хвостов пробует свои силы и в эпиграмматической поэзии, представлявшей для стихотворцев известную трудность, ибо краткость сочеталась здесь с ясностью и остротой мысли. Даже современные литературоведы признают, что эпиграммы Хвостова выполнены на профессиональном уровне. Так, его эпиграмма из Н. Буало «На врача» (1784):

Что ты лечил меня, слух этот,
верно, лжив, —
Я жив! —

по мнению исследователей, «превосходит все известные нам ее переложения в XVIII веке».

Некоторые его опыты в этом жанре были в свое время весьма злободневны. Такова эпиграмма «Поэту заике» (1782):