Всем сестрам по серьгам

Черемушкин двинулся вдоль снежной кромки, высматривая в пестром калейдоскопе конькобежцев своих девчонок, неловко оступился и упал, рухнул всеми своими девяноста пятью килограммами. Он сразу понял, что сломал лодыжку, а вернее, две: латеральную малоберцовой кости и медиальную большеберцовой, если уж изъясняться строго по-научному.

Никто на корчащегося в снегу мужика внимания не обратил, на помощь не бросился, и Черемушкин, страстно матерясь, пополз к ближайшему от катка кафе. Здесь Олег Иваныч попросил телефон и позвонил в родное отделение дежурному Семенову, а кому же еще?

— Сашка, — сказал он, вытирая платком вспотевший лоб, — я лодыжку сломал. Бери машину…

— Ты дома?

— В Серебряном Бору, в кафе возле катка.

— Еду.

Семенов выскочил во двор, рванул с места новенькую «десятку» и помчался на выручку, но дальше стоянки его не пустили, несмотря на белый халат, объяснения и даже деньги.

— Вызывайте «скорую помощь», — монотонно твердил бесстрастный охранник.

Семенов, кляня его в душе последними словами, припарковался, вылез из машины, гневно хлопнул дверцей, поскользнулся, упал и тоже сразу понял, что сломал голень (как потом выяснилось, перелом оказался не простой, а винтообразный — высшей степени сложности).

— Вызывай «скорую», придурок, мать твою за ногу! — заорал он срывающимся от дикой боли голосом. — Скажи, Семенов из шестьдесят седьмой «травмы»…

«Скорая» приехала быстро, обоих страдальцев привезли в родное отделение и положили рядом в одной палате. Через час прибыл разъяренный Викентий и, как по тревоге, весь прочий персонал в полном составе.

Это уж потом над происшествием потешалась вся больница, а пока могильную тишину отделения сотрясал лишь неистовый рык заведующего. Он, конечно, и прежде не лез за словом в карман, но на сей раз превзошел самое себя. Впрочем, понять Викентия Палыча было не так уж сложно: оба хирурга выбыли из строя в самый разгар травматического сезона, и он остался один на один с не оскудевающим потоком страждущих и жаждущих подмоги. А ведь никто сей поток в другое русло не направит и отделение не закроет не то что полностью, даже частично. Так что придется переходить на военное положение, и прости-прощай относительно нормальная человеческая жизнь. А все из-за этих двух дуболомов! Черт бы их всех побрал, вместе взятых!

Поздним вечером Викентий пришел в палату Шестакова, сел на стул, привалившись к стене натруженной за две операции спиной, уронил на колени большие тяжелые руки.

— Ну что, не всех еще разогнал? — усмехнулся Андрей.

— Да-а, — вяло отмахнулся Викентий.

— Ты че разбушевался-то?

— Че-че, — передразнил тот. — Хрен через плечо.

— Понятно.

— Да ничего тебе не понятно! Понятно ему…

— Ну так объясни по-человечески!

— Да не вовремя все это случилось. Некстати.

— Это всегда некстати. Разве несчастье предугадаешь? — философски заметил Шестаков. — А вот спровоцировать можно.

— Можно, — согласился Викентий и посмотрел задумчиво, словно размышляя, стоит ли делиться с приятелем своими проблемами.

— Ну, давай, давай рассказывай, — поторопил Андрей. — Что там у тебя приключилось?

— Нет! — принял решение Викентий Палыч и даже хлопнул ладонями по коленям, будто точку поставил. — Завтра поговорим. Устал…

И кто знает, как бы могла устроиться дальнейшая жизнь очень многих людей, не отложи он этот не обязательный в общем-то разговор на завтра. Но он его отложил, и случилось то, что случилось.

7

Этот день Алена запомнила во всех подробностях: каждое слово, каждый взгляд — все, до последней детали.

Будильник отвратительно запиликал, она прихлопнула его как назойливую муху и тут же снова заснула. Имела право — накануне вечером позвонил Викентий Палыч, попросил сегодня отработать сутки. Значит, можно прийти попозже. Но поспать, увы, не удалось.

— Дочка, — заглянула в комнату Валя, — отведешь Сашеньку в садик?

— Конечно, — сказала Алена и даже вздохнуть себе не позволила. — Конечно, отведу.

Она растолкала сладко посапывающую Мими, и та в отместку первая залетела в ванную и засела там насмерть.

— Сашенька, — позвала Алена. — Иди, я тебя умою.

Тот вышел в коридор с умильной ангельской улыбкой и незамедлительно пнул мирно спящую Фису. Кошка подпрыгнула как ошпаренная и спряталась под диван.

— Сашенька! — огорчилась Алена. — Зачем ты обижаешь кошку? Разве можно бить животных? Разве тебя когда-нибудь били?

— А разве он животное? — осведомилась из ванной Мими.

— Били, — набычился Сашенька.

— Кто это тебя бил?!

— Ты! — уличил племянник.

— Я?! — изумилась Алена. — Когда это я тебя била?!

— Ты била меня ротом, — сообщил Сашенька и поднял полные укора небесно-голубые глаза.

— Я тебя не била, а ругала за то, что ты рисовал на обоях. Зачем ты рисовал на обоях? У тебя же есть альбомчик.

— Так красивше, — снисходительно пояснил юный художник.

Он был очень славный — беленький, смешливый, такой родной, теплый человечек. В свои два с половиной года Сашенька тянул на все четыре. Видимо, неведомый юрист был настоящим богатырем.

…Они не прошли еще и половины пути до детского сада, а сил уже не осталось.