Вселенский стриптиз

– Тьфу ты! – Левин вылез из кустов, отфыркиваясь, словно собака. – Ну их к лешему, эти новые законы и правила! Собачьи кучи никому не мешают и природу хорошо удобряют.

Дина сгребла цветы с лавочки и пошла домой.

Ей надоел этот цирк. Этот Левин, эта весна, этот вечер и эти шипы.

Наверное, Левин специально купил самые колючие розы…

Она твердо решила воспользоваться советом Бориса и уехать на время к маме. И пусть мама гундит, учит жить, вспоминает молодость и ухажеров, пичкает невыносимо сладким вареньем и спитым чаем, трещит бесконечно по телефону, непрерывно ищет свои очки, критикует Динин макияж, одежду, прическу, украшения и манеры. Пусть ворчит, что Дина чересчур похожа на папу и ничуть на нее, пусть, наконец, фальшиво поет «Очи черные», начиная с пяти утра, дочь все вытерпит. Она забьется в уголок детской комнаты, возьмет любимую книжку Экзюпери и пересидит все опасности и неприятности в теплой, безопасной норе.

Ча-ча-ча.

Пантагрюэль уныло плелся за ней, за Пантагрюэлем тащился Левин.

Оставить собаку ему или удивить маму беременной сукой?

Размышляя над этим вопросом, Дина открыла дверь и пошла собирать чемодан.

Едва он сварил кофе, едва налил его в две чашки – именно в две, а не одну, как делал всегда, – едва поставил на стол сахарницу и сливки в узконосом кувшинчике, едва отдышался, пригладил волосы и поправил очки, как…

Как в холле появилась она. С чемоданом и собакой на поводке. Желтые розы Дина держала под мышкой. Это обстоятельство тронуло его, вызвав комок в горле, потому что он очень стеснялся того, что купил розы, и был уверен, что Дина, посмеявшись над ним, сразу отправит цветы на помойку.

Левин выскочил в холл и перекрыл ей дорогу.

– Ты куда?

– К маме.

– Зачем?!

– Как зачем?! Ты же мечтал остаться в этой квартире один! Я ухожу. Во всяком случае, до тех пор, пока все не прояснится.

Левин выхватил у нее чемодан и поводок. Чемодан был тяжелый, с вещами. Дина не валяла дурака, как он вчера, она действительно собралась уходить.

– Я тебя не пущу!

– Не имеешь права.

– Имею! Я кофе сварил… на двоих. Розы купил. Наконец, я выгулял твою собаку и лазил в кусты, с совком!

– Мне Борис велел уйти к маме на время.

– Ча-ча-ча?

– Да, он говорит, что оставаться в этой квартире опасно. За Инну Покровскую многие начнут ломать копья. Я поживу у мамы. Ты тоже будь осторожнее.

– Ладно, иди. – Левин отдал ей чемодан. – Против Бориса не попрешь. Пантагрюэля оставь мне, нечего пугать маму.

Дина сделала шаг к двери. Ее волосы были стянуты в хвост, обнажая длинную шею. Левин только теперь догадался, откуда у Дины такая гордая осанка, такие прямые плечи и вечно задранный подбородок. Это не от высокомерия, а от долгих занятий бальными танцами. Левин вдруг простил ей заносчивость. Еще бы не быть заносчивым, если запросто отплясываешь ча-ча-ча с сыщиком, который работает на Петровке!

– Я пошла. Будь осторожнее, – повторила Дина.

– Хорошо, обещаю.

Дина сделала еще шаг и остановилась, словно прислушиваясь, идут ли часы на кухне.

– Твой кофе еще не остыл? – спросила она.

– Не думаю! – ответил Левин, не сумев скрыть неприличную радость.

– Пожалуй, выпью на дорожку. – Не обращая на него внимания, Дина поставила чемодан, прошла на кухню, сунула цветы в банку с водой и села пить кофе. Без сливок и сахара.

И, кажется, со слезами.

Левин подошел сзади, встал у нее за спиной.

– Зачем ты купил цветы? Только не ври про Восьмое марта, праздник давно закончился.

– Я так устал тебя ненавидеть, что готов полюбить.

Глупее ничего нельзя было сказать. Но он сказал то, что сказал, и сам удивился этому. И снял очки, чтобы мир потерял четкие контуры, стал расплывчатым и невнятным. Он всегда так делал, когда чего-то боялся. Это был старый, детский прием.

– А как же Клэр? – спросила Дина, не оборачиваясь.

– Клэр – это другое. Это фантазия, которая не стала реальностью.

– Расскажи мне о ней. Только стой там, за спиной. Когда не видишь глаз собеседника, ощущение, что говоришь сам с собой, и можно рассказать все что угодно. Это как на приеме у психотерапевта.

Он не стал возражать.

Хотя кто из них психотерапевт, так и не понял…

– Клэр была моей студенткой. Она ходила ко мне на дополнительные занятия. Ей едва исполнилось двадцать лет, и, с моей стороны, непростительно было думать о ней как о женщине, но… я и не думал. Я просто терял голову, когда ее видел. Занятия проходили у меня дома, в квартире, которую я снимал. И однажды она не ушла. Сказала, что на улице дождь, что никто не ждет ее дома, что ей хорошо рядом со мной. Она сказала это по-русски, и я автоматически поправил ошибки. А когда до меня дошло, что она сказала…