Вселенная против Алекса Вудса

Через несколько секунд таможенник опустил фонарь. Я уже смог обернуться: он опять возбужденно кричал в рацию. Потом постучал фонарем мне в стекло и красноречиво показал пальцем вниз, дескать, опусти. Как я нащупал кнопку стеклоподъемника, не помню, зато помню, как меня обдало холодным влажным воздухом. Таможенник что-то говорил, но смысл его слов до меня не доходил. Потом он влез рукой в салон и выключил зажигание. Мотор заглох, и «Аллилуйя» растаяла в ночной тишине, на фоне которой постепенно проступил шум дождя, барабанящего по асфальту, и сразу после этого наконец развернулась реальность. Таможенник, размахивая огромными ручищами, продолжал мне что-то втолковывать, но расшифровать его речь мой мозг был не способен, занятый другим процессом: из глубины сознания пробивалась мысль, которую я силился озвучить, и когда все-таки справился с задачей, получилось следующее:

— Сэр, должен признаться, что я больше не в состоянии вести машину. Боюсь, отгонять ее придется кому-то другому.

Почему-то таможенника мои слова поразили: он застыл с отвисшей челюстью. Вообще таращиться на другого человека разинув рот считается неприличным, но я никогда не зацикливался на таких пустяках и поэтому просто ждал. Я ведь уже сказал все, что нужно, и это меня порядком вымотало. Я был даже рад посидеть молча.

Набрав в легкие воздуха, таможенник громко приказал мне выйти из машины и следовать за ним. Я слышал его, но двигаться, к сожалению, еще не мог. Руки мертвой хваткой держали руль и не демонстрировали ни малейшей готовности его выпустить. Я спросил у таможенника, не подождет ли он минутку-другую.

— Молодой человек, пройдемте! — раздалось в ответ.

Я бросил взгляд на мистера Питерсона. Если к тебе обращаются «молодой человек» — это не к добру. Это значит, что ты по уши в дерьме.

Я с усилием разомкнул пальцы.

Выбравшись из машины, я пошатнулся, уцепился за дверцу и устоял на ногах. Таможенник решил, что я нарочно валяю дурака, и схватил было меня за локоть, но я объяснил, что если он не даст мне прийти в себя, то ему придется тащить меня волоком. Дождь щекотал мне лицо и затылок. На одежде появились бусинки влаги. Пока ко мне возвращалось чувство координации, я спросил, давно ли идет дождь. Таможенник молча смерил меня взглядом, и я понял, что он не фанат досужей болтовни.

Меня привезли в полицейский участок Дувра, где велели проследовать в комнату для допросов № 3, но сперва пришлось довольно долго просидеть в какой-то бытовке в порту. Мимо ходили офицеры из портовой охраны, но со мной никто толком не разговаривал, если не считать немногосложных приказов вроде «Сядьте здесь!» и «Ждите!» да отдельных реплик относительно моей дальнейшей судьбы, но голоса сливались в хор, как в греческой трагедии. После каждой фразы они спрашивали, все ли я понял, словно я имбецил.

Если честно, я вполне тянул на имбецила. Все-таки еще не совсем очухался после приступа. Он здорово потрепал меня: руки-ноги плохо слушались и голова была чугунная. Хотелось пить, но спрашивать, нет ли тут автомата с водой, было неловко — вдруг подумают, что я собираюсь дать деру. Сами знаете, как это бывает: стоит влипнуть в неприятности, и самый невинный вопрос может еще больше испортить дело. Не представляю, почему так получается. Как будто переносишься в иное измерение, где люди не признают таких простых вещей, как жажда или автоматы, торгующие напитками. Видимо, предполагается, что в особо серьезных случаях диетическая кола неуместна.

В конце концов за мной приехала полицейская машина, на которой меня и отвезли в комнату для допросов № 3 — лучше не стало.

Комната для допросов № 3 оказалась размером со шкаф и обставлена была в самом что ни на есть спартанском духе. Голые стены, голый пол, прямоугольный стол, четыре пластиковых стула и крохотное глухое оконце. Еще я заметил пожарную сигнализацию и камеру наблюдения под потолком. Вот и вся мебель. Даже часов не было.

Мне снова велели сесть и оставили одного, и опять надолго, просто ужас как надолго. Я даже предположил, что они специально так делают, чтобы вывести меня из равновесия. Они не давали мне повода так считать, но почему-то я решил, что это так. К счастью, я знаю, чем заняться, когда нечего делать: есть тысяча упражнений, которые помогают сохранять спокойствие и сосредоточенность.

Когда устал, а расслабляться нельзя, надо загрузить мозг какой-нибудь работой, чтобы не засыпал. Я принялся спрягать неправильные испанские глаголы, начиная с настоящего и постепенно продвигаясь к более сложным временам. Разумеется, я делал это про себя, поскольку за мной наблюдала камера, но мысленно проговаривал каждый слог, следя за правильностью произношения и постановкой ударений. Я добрался до entiendas — безличная форма, второе лицо, сослагательное наклонение глагола entender («понимать»), — когда открылась дверь и в комнату вошли два офицера. В одном я узнал полицейского, который вез меня из порта. Он держал в руках папку с бумагами. Другого я видел впервые. Оба выглядели раздраженными.