Вселенная против Алекса Вудса

Это были его последние слова. Не самая веселая шутка, но я был рад, что он еще способен шутить.

— До встречи на том свете, — отозвался я.

Мистер Питерсон пил яд через соломинку, а я держал стаканчик и смотрел, как он пьет. Я убедился, что стаканчик опустел, и только тогда вернул его на столик. И начал читать.

«Послушайте:

Билли Пилигрим отключился от времени.

Билли лег спать пожилым вдовцом, а проснулся в день свадьбы…»[15]

Мистер Питерсон слушал. Звучал Моцарт. Я прочитал три страницы.

— «Самое важное, что я узнал на Тральфамадоре, — это то, что, когда человек умирает, нам это только кажется. Он все еще жив в прошлом, так что очень глупо плакать на его похоронах. Все моменты прошлого, настоящего и будущего всегда существовали и всегда будут существовать. Тральфамадорцы умеют видеть разные моменты совершенно так же, как мы можем видеть всю цепь Скалистых гор. Они видят, насколько все эти моменты постоянны, и могут рассматривать тот момент, который их сейчас интересует. Только у нас, на Земле, существует иллюзия, что моменты идут один за другим, как бусы на нитке, и что если мгновение прошло, оно прошло бесповоротно…»

Я сделал паузу, чтобы набрать в грудь воздуха. Двадцать первый концерт доиграл до второй части. Мистер Питерсон лежал с закрытыми глазами и дышал медленно, как в глубоком сне. Вскоре он умер.

На следующее утро мне выдали прах. Кремация не занимает много времени — примерно два часа от начала до конца, — а в случаях законной и официально задокументированной эвтаназии свидетельство о смерти и разрешение на кремацию выдают без проволочек. Судмедэксперт констатирует факт смерти и проверяет, в порядке ли бумаги. Бумаги мистера Питерсона были в полном порядке: заявление о намерении, паспорт для удостоверения личности, подписанные доверенности на Лайнуса, Петру и доктора Райнхардт. Установление факта и причины смерти заняло буквально несколько минут. Не будь я так измучен, мог бы забрать прах в тот же вечер.

Я вернулся в отель и проспал двенадцать часов. Когда я проснулся, за окном было темно. По моим прикидкам, было часа три ночи. Режим сна полетел ко всем чертям, но я пока не чувствовал приближения припадка. Я словно находился внутри какого-то пузыря: все казалось нормальным, но в то же время непостижимо странным. Я не мог отделить одно от другого.

Я не плакал, хотя Петра говорила, что хорошо бы мне поплакать. «Не надо держать это в себе, — сказала она. — Больше нет причин казаться сильным». Я ответил, что вовсе не стараюсь казаться сильным, и это была чистая правда. Просто слезы не шли.

Утром я отправился туда же, где был накануне, чтобы заняться медитацией. Вокруг ничего не изменилось: те же лебеди на озере, тот же запах сирени. Вот только с медитацией у меня ничего не вышло. В медитации главное — очистить мысли. Но у меня в голове и так было пусто. Очищать было нечего.

Через полчаса я вернулся в отель и собрал вещи. Это не заняло у меня много времени. Одежду и сумку мистера Питерсона забрал Красный Крест.

Незадолго до восьми утра я спустился, чтобы выписаться из отеля. За стойкой меня встретил тот самый портье, который три дня назад не пожелал говорить со мной по-немецки.

— А где же мистер Питерсон? — спросил он.

Странный вопрос; он не мог не знать, что мой номер снят на сутки дольше, чем номер мистера Питерсона.

— Herr Peterson bat gestern ausgecheckt,[16] — ответил я.

В крематорий я приехал в девять, прямо к открытию. Все было оплачено заранее, поэтому прах мне выдали сразу, предложив только подписать квитанцию. Через десять минут я уже снова сидел за рулем.