Вселенная против Алекса Вудса

— Я очень расстроена.

Журналисты полистали словари, и в дневных выпусках газет моя мать уже заявляла, что она «в отчаянии». После этого она больше не проронила ни слова, из чего был сделан немедленный вывод о том, что ее отчаяние безгранично. Публика жаждала удостовериться, что она испытывает адские муки, и никакая сдержанность с ее стороны не могла никого в этом разубедить.

— Я тебя предупреждала, — сказала Элли. — Общественный интерес — штука серьезная. По ящику обращение к тебе передают каждый час. Показывают твое фото и без конца упоминают твою «сомнительную» записку.

— Пусть показывают, пока не надоест, — философски заметил я. — Не думаю, что…

Элли перебила:

— Ящик ладно, но ты уже в интернете, — перебила меня Элли. — На всех форумах только о тебе и пишут. Неужели не видел? Или в Швейцарии нет интернета?

— Интернет изобрели в Швейцарии, — заметил я и осекся. От страшной догадки бешено заколотилось сердце.

— Кто говорит про Швейцарию?..

— Да все! Никто не сомневается, куда вы рванули. На свете есть только одна страна, в которой узаконена эвтаназия для иностранцев. А сложить два и два способен каждый. Если бы ты собирался спихнуть старика с обрыва, то вряд ли поехал бы дальше Дорсета. Даже в полиции додумались.

— Блин.

Я не знал, что еще сказать. Элли на том конце провода снова заговорила:

— Слушай, в новостях сказали, что они уже связались со швейцарскими властями.

— Кто «они»? Полиция?

— Ну, или полиция, или министерство внутренних дел… Откуда мне знать, кто у них таким дерьмом занимается.

— Пока я здесь, мне ничто не грозит, — после недолгой паузы сказал я. — То, что мы делаем, здесь абсолютно законно. А это главное.

— Тебе только семнадцать лет. На это они и напирают. Типа это особый случай, и швейцарские власти обязаны вмешаться.

— Швейцарцы никогда ни во что не вмешиваются, — заметил я.

— Достал ты меня своей непробиваемостью! — почти выкрикнула Элли. — Тебя, может, уже с собаками ищут, пойми ты это наконец.

— Да мне осталось продержаться всего сутки. А потом…

— Молчи! — прервала меня Элли. — Знать ничего не хочу. На самом деле не хочу. Об одном прошу: будь осторожен!

Я промолчал.

Элли чертыхнулась напоследок и отключилась. Я включил телевизор и нашел новостной канал Би-би-си. Ждать пришлось недолго: минут через десять я увидел свою фотографию. Снимочек и вправду был так себе. Я выключил телевизор и минут пять просто сидел на кровати, сосредоточенно дыша. События неожиданно приняли новый оборот, но я понимал, что не в моих силах что-либо изменить. Что до мистера Питерсона, то он, насколько мне было известно, с момента приезда в Швейцарию ни разу не включал телевизор.

Он вообще не думал о том, что происходит дома, и меня это устраивало. В этом уравнении оставалась всего одна неизвестная величина — герр Шефер. Я понятия не имел, существует ли для таких случаев, как наш, какая-либо стандартная процедура. Что-то мне подсказывало, что нет.

Дорога заняла у нас минут пятнадцать. Герр Шефер жил на тихой окраине, в Двенадцатом округе, в скромном, но удобном, без архитектурных излишеств доме, которые так ценят швейцарцы. Свет фонаря падал на газон, подстриженный настолько безупречно, что он казался искусственным. Обстановка внутри дома была такой же — неброской и практичной.

Напрасно я присматривался к герру Шеферу — никаких странностей в его поведении я не обнаружил. Он говорил и держался все с той же обескураживающей смесью строгости и небрежности. Порой мне чудилось, что за его невозмутимостью кроется нечто большее, как, например, в интонациях читающего свой монолог сатирика, который сам никогда не смеется. Дело было не в том, что он недостаточно почтительно рассуждал о предмете своих профессиональных обязанностей. Просто он говорил о смерти с той же долей серьезности, с какой отмерял говядину, грибы и вино для мяса по-бургундски.

В ходе беседы выяснилось, что герр Шефер не всегда занимался «смертельным бизнесом». На протяжении двадцати с лишним лет он работал адвокатом, специализируясь на защите прав человека. Открыть клинику его побудила твердая убежденность в том, что право человека на смерть, которое он считал высшим правом каждого, нуждается в особой защите. Именно поэтому двери его клиники были открыты для людей любой национальности, а не только для швейцарцев. Для прав человека, считал герр Шефер, не существует ни границ, ни государств.