Всех, кто купит эту книгу, ждет удача

В кабинете мы поговорили минут пять для приличия о работе, затем шеф достал из холодильника бутылку коньяка лимон, сахар и кофе. Посыпанный сахаром и кофе лимон был любимой закуской, не помню уже какого, русского царя. И пусть пижоны сколько угодно утверждают, что так коньяк пить нельзя. По мне так цедить крепкое пойло глотками – сущее издевательство над собой. Лимон же делает употребления коньяка исключительно приятным занятием.

После первой рюмки шеф оживился.

– Ты не задумывался о том, что в системе эксплуатации человека человеком что-то не так? – спросил он, ставя на стол коробку с сигарами. – Угощайся.

– Спасибо. Честно говоря, не думал. А с ней что-то не так?

Насколько я разбираюсь в эксплуатации, эксплуатация – это присвоение результатов чужого труда. Правильно?

– Наверно, – согласился я, не в силах вспомнить правильное определение этого достойного процесса.

– И когда тот же плантатор присваивает себе выращенный неграми урожай, тут все нормально, – продолжил он, – тут мы видим наглядный пример эксплуатации в действии. То же самое наблюдается в отношениях помещика и крестьян, владельца и работников завода и так далее.

– Согласен.

– А теперь скажи мне, что производим мы?

– Мы не производим. Мы впариваем. В наш век это весьма важное дело, – нашелся я.

– А вот тут ты ошибаешься. Впариванием, как ты сказал, занимается какая-то пара отделов. Мы же с тобой, как и большинство менеджеров на нашей планете занимаемся отчетотворением. А какая от этого прибыль? Никакой.

– Но без отчетов тоже нельзя.

– Нельзя. Поэтому мы с тобой и пьем сейчас коньяк, а не грузим что-то там лопатами на морозе.

– И слава богу, – поспешил вставить я.

– Так вот, – продолжил шеф, система эксплуатации породила многочисленную армию работников, эксплуатация которых носит отрицательный характер. То есть в процессе эксплуатации нас с тобой вместо того, чтобы присваивать наш труд, эксплуататор вынужден нас содержать, не имея от нас никакой прибыли. А это уже абсурд какой-то.

– Может, они руководствуются армейским принципом? – предположил я. – Плац подметается ломом не для чистоты, а для того, чтобы всех затрахать. Или, как писал Роберт Уилсон: «Обстановка нормальная – затраханы все».

– Возможно, хотя вряд ли.

– Тогда я не знаю.

– Я тоже.

Тема была исчерпана, но в рюмках вновь был коньяк, да и сигары были выкурены меньше, чем наполовину. Это означало, что пришла моя очередь работать диктором.

– Мне сегодня ночью приснился кошмар.

– Да? И что именно? – без всякого интереса спросил шеф.

– Мне приснилась вечность, а если точнее, то бесконечно долгое посмертное существование, о каком нам говорят религии.

– Ты что, в аду побывал?

– С точки зрения вечности ад не отличим от рая.

– Интересная мысль.

– А ты сам подумай: Вечное блаженство. Изо дня в день. Из тысячелетия в тысячелетие. Это как бесконечно долго есть одно и то же пусть даже любимое блюдо. Через сколько тебя начнет тошнить от этого блаженства?

– Но там есть же, наверно, какое-то разнообразие.

– Ну и сколько ты сможешь разнообразить блаженство? Даже если тысячу лет, тебя ждет бесконечная череда однообразных тысячелетий, и это вечное однообразие любой рай превратит в ад, и наоборот. Любое мучение будет таковым только какое-то время, а потом мы сможем к нему привыкнуть, адаптироваться, свыкнуться с ним и даже перестать замечать, как живущие возле аэродромов люди не замечают рев взлетающих самолетов. И, в конце концов, мы выходим на одну и ту же финишную прямую, а именно в вечное тупое однообразие, и наше вечное смирение с ним.

– В тебе погибает лидер какой-нибудь секты, – отреагировал на мои слова шеф.

– Возможно, – ответил я, но я не люблю, не умею и не хочу организовывать людей.

– Тем лучше для них.