Всей землей володеть

Домой они, грязные, голодные и мокрые, воротились уже в час, когда на западе потухало, разбрызгивая на воде розовые лучи, дневное светило. Вконец уморившиеся, мальцы с трудом волочили ноги. Оружные гридни привели пропавших княжичей на двор. Княгиня Гертруда встречала их на высоком крыльце. Красивое молодое лицо её пылало гневом, руки сжимали розги.

— Бог мой, откуда вы такие?! — воскликнула она, увидев жалких, шатающихся от усталости отроков.

Княжичи молчали, виновато опустив головы.

— А ну, ступайте в гридницу[214]! — крикнула на них княгиня и, круто повернувшись, быстрым шагом направила стопы в терем.

— Сейчас пороть будет! — со страхом прошептал дрожащий, как осиновый лист, Роман.

Отроки нехотя приплелись в гридницу.

— Отвечайте, где были! Не то выпорю всех троих! — гневалась Гертруда, ходя взад-вперёд и помахивая розгами.

— Ты братьев подбил?! А?! Отвечай, нечестивец! — напустилась она на Святополка, больно ухватив его за ухо. — Зверёныш какой! Господи, сколь грязный! Фу! — Княгиня брезгливо поморщилась и встряхнула рукой. — Морока мне с вами! Ну, говорите же! — Она гневно топнула ногой в сафьяновом сапоге. — Где так измарались?! В плавнях, что ли, были?!

— Были, светлая княгиня, — тихо пробормотал Владимир.

— Ах, так! — вспыхнула Гертруда. — Так всыплю вам тогда! Долго помнить будете! А ну, ступайте с глаз моих, мойтесь, смывайте грязь! Тут весь день вас ищу, а вы, паразиты!

Она внезапно прослезилась, всхлипнула:

— Не цените нисколько ласки материнской, паршивцы! Креста на вас нет! Я за вами, яко челядинка, хожу, нянчусь с вами, молюсь за ваше здравие каждый день, а вы!

— Мы не будем больше, — жалобно пискнул Роман.

— Ступайте, кому сказано! — Гертруда в сердцах бросила розги на скамью.

Отроки гурьбой, толкаясь, поспешили поскорей покинуть гридницу. Вослед им неслись сетования рассерженной княгини.

— По нраву небось, что боятся её, — процедил сквозь зубы Владимир. — Гляжу, весь терем она в кулаке держит.

— Да ну её! — Святополк небрежно махнул рукой. — Глупая она еси баба, мамаша моя. Токмо строит из себя, будто осьми умов. И будто о нас заботу имеет. Ладно, хоть пороть не стала.

...Отроки долго с наслаждением мылись в бане, окатывая друг дружку тёплой водой.

Глава 25 СТАРЕЦ АНТОНИЙ

Как-то незаметно промелькнуло очередное лето, проведённое юным Владимиром в златоверхом Киеве. Скоро придётся ему возвращаться в родной Переяславль, к отцу и матери. Отец давно обещал взять его с собой в какой-нибудь поход или на полюдье. Княжич горел нетерпением, предвкушая яростные сечи с беспощадным врагом, долгие пути по безлюдным шляхам, скачки, погони. Вот и сегодня — Иаков принёс им ромейский хронограф, а у него в мыслях совсем, совсем иное. Какое дело ему, в конце концов, до всех этих интриг и козней Константинопольского двора?

Иаков с недавних пор воротился из Переяславля в Печеры и по настоянию Изяслава занимался с юными княжескими отпрысками.

— «В лето 6477[215] сия развратная богохульная царица Феофания порешила убить мужа своего Фоку Никифора и посадить на престол и сделать мужем своим Иоанна, сына Цимисхия из армянского рода Куркуасов», — читал вслух Владимир повествование о делах столетней давности, заключённых в скупые ровные строчки.

— Воистину, Ромея — лоно козней и разврата, — задумчиво промолвил Святополк, прерывая чтение. — Скажи мне, Иаков. Мы вот у греков переняли веру, свычаи многие и обычаи. Иереев, мнихов, умельцев разноличных, зиждителей, иконописцев из Ромеи привозим, а ведь как станешь честь сей хронограф, так диву даёшься. Что ж получается?

Он в недоумении развёл руками.

— Тако, княжич, — улыбнулся, одобрительно кивая, Иаков. — Токмо ить не всё мы у греков перенимаем. Веру — да, ибо вера та истинна. Иереи, мнихи надобны нам, дабы нести в народ Слово Божье. Но в Ромее порядки иные, не такие, как у нас. Для многих тамо молитва — токмо набор пустых речей, душа же остаётся тёмной, яко у поганого. Мы же от предков своих не отказываемся, но душу просветляем молитвой.

— Было бы грехом отказываться от предков, — вставил Владимир. — От Святослава, Игоря, Ольга Вещего. Разве можно забыть деянья их? Хоть и были они язычниками, но славою овеяли землю Русскую.

— А Феофания сия была сперва женою базилевса Романа. Отравила она его в лето 6471-е, — указал на место в книге Святополк. — И, стало быть, Феофания — мать княгини Анны, жены князя Владимира Святославича, прадеда нашего, матери святых великомучеников Бориса и Глеба.

— Прах княгини Анны ионе во храме Богородицы покоится, — добавил Владимир.

— Да, верно, верно, — согласился Иаков. — Да токмо не у всякой ить худой матери худое дитя. Бывает, мать развратница, Бога не чтит, а дщерь вельми пригожая али сын.

— А случается, и наоборот, — сказал Владимир. — У хорошего родителя худой сын. Как, к примеру, Святополк Окаянный у Владимира Красное Солнышко.

Иаков похвалил Владимира за удачный пример и продолжил: