Всей землей володеть

Они сшиблись, под тучей стрел переяславцы стали отступать, теснимые с обоих крыльев, не было у них сил выдержать яростный натиск лихих степных наездников. Только и мелькали перед глазами Тальца кривые сабли, он отбивался, кого-то свалил с седла, увернулся от аркана, сильно ударившего по плечу; нагнулся, резко дёрнулся вправо и, упреждая повторный бросок смертоносной петли, привстав на стременах, рубанул половца сверху вниз, видя оскаленный в отчаянном крике рот и искажённое злобой скуластое лицо.

Где-то сбоку Талец заметил стяги Олега и его воинов. Сам князь, в дощатой броне и золочёном шишаке, громким голосом отдавал приказания. Тмутараканцы плотными рядами скакали вслед половецкой коннице.

Талец, поворотив коня, направил его прямо на Олега. Но слишком далеко был крамольник, сразу несколько половцев бросилось молодцу наперерез. Он рубился, бесстрашно, яро, одного ещё успел уложить добрым ударом по голове. Баранья шапка степняка скатилась под копыта, он с воплем взмахнул руками и полетел следом за ней, в жуткое месиво, сминая и обагряя кровью сухую летнюю траву.

— Поберегись, Талец! — Друг и побратим Хомуня срубил голову другому половцу, лезшему справа.

И в тот же миг вдруг чёрным коршуном налетел на Хомуню, вырвался из гущи сражения на караковом арабском жеребце злобный солтан Арсланапа.

— Урус! Урус! Отца убил! Помнишь?! На Снови! Ты — кровник мой! Получи! — вопил половец по-русски.

Извернувшись серебристой змеёй, просвистела над Хомуней с коротким росчерком кривая сабля.

Выпустив из руки поводья, Хомуня упал с седла.

С криком отчаяния метнулся Талец к Арсланапе, но тяжёлый страшной силы удар сзади обрушился ему на голову. Совсем близко перед глазами промелькнула жёлтая степная трава, и больше он уже ничего не видел и не помнил — одна чёрная ночь окутала его непроницаемой мглой.

...Всеволод быстро понял: им не удержаться, не превозмочь дикий порыв яростной половецкой лавины. Срывая голос, он приказал отходить и галопом помчался прочь с поля сражения.

Опять, как десять лет назад на Альте, овладели им горечь и стыд, страх и тупая безнадёжность. Подумалось: может, лучше было бы сложить голову в жарком бою?! Или то Божья кара ему за грехи?! Вон сколько нагрешил! Где-то глубоко внутри сидела мысль: «Нельзя худым способом творить добрые дела!»

Но возражал, отгонял её всё тот же хорошо знакомый давешний внутренний голос: «Ничего, княже! Ошибки случаются у всякого. Да, ошибся ты, призвав половцев на Всеслава. Да, предали тебя Осулук и Арсланапа; да, пошли они за Олегом. Ну так и что? Учтёшь на будущее — с погаными нужна осторожность. А за нынешний позор сумей отплатить Олегу. Подумай спокойно, и найди, как».

— Скачем в Киев, к Изяславу! — коротко бросил Всеволод мрачно кусающему усы и держащемуся за раненую руку Ратибору.

Они пересели на поводных коней и, жалкие и несчастные, уходили на север по степному шляху к близкому уже сосняку.

Половцы, бросившиеся было в погоню, придержали коней. Всеволод был им не нужен, они предпочли скачке за ускользающим врагом грабёж близлежащих сёл, в которых можно было легко обрести богатую добычу и пленников.

...Талец очнулся ночью, при свете костра. Сильно болела голова, руки и ноги были крепко стиснуты волосяными верёвками. Вокруг сновали низкорослые кривоногие кочевники, кисло пахло навозом.

Появился из темноты злобный Арсланапа.

— Перевяжите ему голову! — велел он своим людям. — Завтра погоним полон. В Кырым, в рабы! Этот урус — добрый воин, хороший воин! За него много дадут!

Так начиналось для Тальца тяжёлое время полона. Сейчас, сидя у кизячного костра и в отчаянии кусая до крови губы, он не знал, не ведал, каким долгим и трудным окажется его путь на родину. Но о Тальце, о его мытарствах и удачах мы поговорим позже, ибо иная жизнь ждала его в чужих краях, в далёких от Руси землях.

Поэтому оставим пока его, несчастного полоняника, горевать в ночной холодной степи — перенесёмся теперь в другие места и обратимся к другим героям нашего повествования.

Глава 106 «СЧАСТЛИВЫЙ НЕ РАЗУМЕЕТ НЕСЧАСТНОГО»

От криков и шума звенело в ушах. Князья Олег и Борис въезжали в распахнутые ворота Чернигова. Здесь всё было для Олега своим, родным, привычным, он радовался, отвечал на приветствия, широко улыбался, махал горожанам рукой.

Не снимая доспехов, он прошёл в усыпальницу собора Спаса, к гробам отца и брата, тяжело рухнул на колени и долго в молчании и тишине молился.

После, сидя на княжеском стольце в горнице, он слушал льстивые речи черниговских бояр, разряжённых в алые, голубые, зелёные праздничные кафтаны, зипуны, ферязи, в высоких горлатных шапках, с золотыми гривнами на шеях. Мирон, Славомир, Воеслав, многие другие хвалили его за доблесть, за то, что не оставил их в тяжкий час, пришёл на выручку.