Всего одна жизнь

— Да, да… Жутко, говоришь?

— Ага.

— Нас, что ли, испугался, белых привидений?

Он заулыбался:

— Да нет… Черт его знает…

— Небось черт и попутал? Как это произошло?

— Верно, черт, — согласился Хруст. — Сам виноват. — И рассказал о случившемся.

— Значит, ты упал на породу, и в этот момент сверху тебя еще ударило балкой? — уточнил я. Это совсем немаловажно — уяснить механизм травмы.

— Да, наверное так…

— Как же могла упасть балка?

— А наверное, кто-то из ребят хотел задержать меня, толкнул кучу, они и покатились…

— Кучу? — удивился я. За пять лет работы здесь я знал, что за такое полагается — за «кучу» крепежных балок в выработке!

Хруст смутился:

— Вы это только нигде не пишите… Это мы для скорости крепежа запасаем. Так всегда делают…

— Эх, братец Хруст! Что там «не пишите»! Не было бы этой балки, может, и перелома бы не было, — вздохнул я. — Уж не такой бы был, это точно.

— Оперировать будете?

— Да. Но немного позже.

Решение уже пришло. Всегда так: вначале, когда увидишь окровавленного, страдающего человека, немного теряешься. Нужно дать себе несколько спокойных минут, иногда достаточно одной-двух. Собраться, как в игре в «локотки», и постараться представить себе четко, что сейчас самое главное.

— Немного позже, — повторил я.

Он кивнул, но я видел в его глазах вопрос.

— Сейчас сделаем снимок и подкрепим тебя, — пояснил я. — Вон ты какой бледный. Наверное, не всегда такой?

— Бледный, да? — он улыбнулся. — Нет, я краснощекий!

Он мне нравился все больше, этот рыжеватый, спокойный парень.

— Ну, ладно, краснощекий. Сейчас главное, чтобы ты снова им стал. И старайся лежать спокойно. А то ведь стол наш, небось, уже полки, с которой ты свалился?

И мы оба рассмеялись.

Перелом был поперечный. Как у палки, которую одним сильным движением, ломаешь на колене. Небольшой узкий обломок кости, тот, что виднелся в ране, торчал на снимке впереди, словно щепка.

Хрусту ввели в вену «коктейль» и стали переливать кровь. Давление поднялось, пульс стал лучше, постепенно стал появляться обещанный хрустовский румянец. Я спустился в ординаторскую, чтобы выкурить сигарету, и нос к носу столкнулся с Мурзабеком Каримовым. Он теперь в комбинате инженер по технике безопасности. Да, верно, среди приехавших вслед за скорой был, кажется, и он. Тогда я просто отключился от всего окружающего и не среагировал на него.

— Здравствуйте, — официально сказал Мурзабек и наклонил свою большую голову с прекрасной черной шевелюрой, обильно смоченной духами. (От него всегда пахло, как от только что откупоренного флакона.) — Я хотел бы узнать у вас о состоянии товарища Хруста. — Говорил он, как всегда, быстро и напористо, и мне всякий раз казалось, что ему с трудом удается захлопнуть клапан где-то там, в глубине рта.

— Прошу, — так же официально сказал я, открывая дверь в ординаторскую и пропуская его вперед.

В последние годы встречались мы очень редко. В общественных местах иногда даже здоровались. «Любвеобильный Мурзабек» не мог простить мне непочтения к своему творчеству. А может быть, считал меня виновником своего поражения у Лоры.

— Состояние товарища Хруста очень тяжелое? — спросил Мурзабек, входя в ординаторскую.

— Сейчас уже не очень.

— Опасности для жизни нет?

— Нет.

— Вы не могли бы нам выдать справку?.. — напирал Мурзабек.

— Вы же знаете, что дежурный врач справок не выдает, — придерживаясь принятого официального тона, ответил я.

По поводу каждого несчастного случая в шахте они отчитываются перед министерством, а об особо тяжелых должны немедленно телеграфировать.

— Значит, опасности для жизни нет? — переспросил Мурзабек, поняв, что справки от меня не получить.

— Думаю, что нет.

— Значит, это не тяжелое телесное повреждение?

Наивный болван! Что он, запутать меня хочет?

— Нет, Мурзабек, тяжелое. Очень тяжелое. И представляло опасность для жизни. У тебя все?

— Да… Минутку. Будет операция?

— Да, будет.

— Неопасная?

— Об операции этого никогда не скажешь наверняка.

— Ага… Вы будете оперировать?

— Я. До свидания.

«Любвеобильный Мурзабек» ушел, а я сел на диван, чтобы докурить свою сигарету. И тут позвонила Лена. Знакомый, чуть хрипловатый голос, ровный и обыденный.

— Я тебе звонила дважды, но никто не отвечал. Кого-нибудь привезли?

— Да, тяжелого малого, из шахты, с переломом бедра.

— У тебя нет времени?

— Есть немного, — улыбаюсь я.

— Очень тяжелый? (Стоит, наверно, в коридоре, прислонившись к стене и заложив одну ногу за другую. Я знаю эту ее позу.)

— Сейчас уже ничего. Выведу его, как следует, и буду оперировать.

— Остеосинтез?

— Точно.

В ординаторскую заглядывает Ксюша.

— Владимир Михайлович, звонит Валерий Кемалович.

— А что, уже восемь? — Смотрю на часы: начало девятого.

— Что ты говоришь? — не понимает Лена.

— Извини, Леночка, зовут, я должен идти.

— Иди, иди… Ну, спокойной ночи!

— К черту! — отвечаю я, как перед экзаменом, и вешаю трубку. — Сейчас, Ксюша, я с ним переговорю…