Всего одна жизнь

Луна забивала ярким светом редкие фонари. Громко шлепали по асфальту мои сапоги. И не было вокруг никаких других звуков. Над двухэтажными домами спящего городка, над неподвижными молодыми деревцами серебристой массой висела гора Орел. И я представил себя одиноким космонавтом, бредущим по незнакомой необитаемой планете. Прозрачные ткани в витрине: дотронься до них — рассыплются. Что же случилось с этим миром?.. Почему я не остался с Леной?..

Сегодня это была покинутая планета. В другой раз — необитаемый остров в южных морях или затерянная земля, вроде Земли Санникова. Правда, в последние годы эти фантазии приходят ко мне все реже. Жаль. Но почему — реже? Потому что устаю, как черт? Или с каждым годом становлюсь все злее и раздражительнее? Фантазии, наверное, не любят злых. Ваня как-то выписал кривую человеческого характера таким образом: до двадцати пяти — восторженный подъем, открытие прелестей мира, затем до шестидесяти — спуск к несообразностям его, а после шестидесяти, в зависимости от характера склероза, или возврат к щенячьему восторгу или прогрессирование злобной замкнутости. Согласно этой Ваниной версии, сейчас я, наверное, стремительно качусь по наклонной второго периода.

В коридоре было темно и тихо. Соседи, конечно, видели уже вторые сны — час ночи. Я вылез из сапог, прошел в свою комнату и зажег свет. О боже! Привалившись к батарее под окном, раскидав ноги и руки, в позе истомленной Венеры спал раскрасневшийся Паша, мой сосед. Переступив через Пашины конечности, я пробрался к окну и открыл форточку.

Соседи мои — славные ребята. И Паша, и его жена Валя. Но, как и в каждой семье, у них есть свои проблемы. Паша выпивает, и всякий раз Валя очень расстраивается и лупит его чем попало. Валя здоровая баба, работает в шахте. Ей уже за тридцать, а детей нет. Она очень хочет детей. Сама мне говорила. Кто-то сказал ей, что виновата Пашина пьянка, вот она и лютует. А так — славная женщина. Не бывает такого, чтобы в день, когда она печет пироги, я не нашел вечером у себя на столе полную тарелку под бумажной салфеткой.

В последнее время Паша нашел способ, как избавляться от семейных скандалов. Поздно ночью, когда уставшая за день Валя уже спит без задних ног, он возвращается домой, пробирается ко мне в комнату и устраивается у батареи.

Я помалкиваю, покрываю его. Это моя маленькая мужская услуга Паше. Конечно, мы должны помогать друг другу в нашей борьбе с женщинами. Иначе они нас быстро истребят.

Паша мне как-то признался с грустью:

— Была у меня женщина до Вали, так она беременела…

Нет, они оба славные ребята. И любят друг друга.

2

На отделении все были под впечатлением вчерашних проводов. Спрашивали у меня, куда это я укатил. Я отшучивался:

— До ближайшей забегаловки. От вас разве далеко уйдешь…

И верно. Так, кажется, и умчался бы куда-нибудь. А за то, чтобы пройтись по набережной Фонтанки, например, от цирка до Летнего сада или по нашей заросшей липами улице Льва Толстого, отдал бы, наверное, год жизни. Но вчера вот, провожая Ваню и Мусю, поглядел, как им тяжело, представил, что это я сам уезжаю, и внутри защемило, заворочалось что-то неудобно, хоть плачь. Что ни говори, а прикипают люди к месту, где становятся людьми. Мы стали здесь. Это ведь одно из проявлений осмысленного человеческого счастья. И как бы трудно, даже трагично, ни было это становление, человек вспоминает его всю жизнь.

У нас же здесь и трудностей, собственно, никаких не было. Работы — досыта. Заведующий — хирург высшего класса. Учись — не хочу. И народ подобрался что надо. Далеко? Неустроенно? Если вдуматься, все это совершеннейшая ерунда в сравнении с тем, что мы здесь — хозяева, в своем деле хозяева. Это очень важно для человека. Посмотрел я в Москве, когда был на специализации, какие они жалкие, эти больничные ординаторы. Мальчики и девочки на побегушках. Даже самые толковые — как-то не уверены в себе. У одних только руководителей кафедр волевой блеск в глазах. Или мне это показалось? Нет, конечно.

И еще — наш собачник в подвале поликлиники. А заботы, связанные с лечением коронарной недостаточности? Тут одной практической работы невпроворот: со всей области едут к нам теперь больные. Занимаясь четыре года назад Кириллом Савельевичем, я и не предполагал, что так крепко засядет во мне «грудная жаба».

Все это корни. От всего этого трудно оторваться.

И теперь вот еще Лена. Как-то сложатся наши отношения? «Спокойной ночи», — вспомнил я ее шепот. Мне снова стало не по себе. Я ощутил в мыслях о вчерашнем вечере будничность, и меня это покоробило. После того как я впервые робко поцеловал Олю… Ну, что сравнивать! Тогда я был мальчишкой.

— Коля! Что ты там все пишешь? Хоть поговорил бы с человеком. С тоски с тобой подохнешь!

— Ха! Тебе что, ты дежуришь, — не отрываясь от историй болезней, сказал Николай, — а у меня еще-е… И уже час.