Всего один голос

— Надо к дверям шкаф придвинуть. Акила, что ты разлегся, вставай.

Акила шевельнулся на коврике—делать нечего, придется вставать... Сел по-турецки, тупо посмотрел на оплывший огарок свечи.

Теперь он уже не понимал, отчего согласился бежать вместе с Карандашом и Шныриком на эту пустую, холодную дачу. Шнырик, понятно, обиделся на отца, который решил подстричь его под полубокс. Карандаш убегал из дома уже много раз: для него эти побеги—дело привычное. А он, Акила?

После случайной, в гневе сорвавшейся реплики классной руководительницы, вдруг припомнившей ему старые дела, Акила впал в уныние, вязкое, тяжелое состояние. Ни управлять собою, ни предвидеть последствия своих поступков он уже не мог. Он случайно оказался в доме у Карандаша, когда туда прибежал злой, лохматый Шнырик и предложил укрыться на даче, пожить без школы, без взрослых, без тревог.

Акила подчинился автоматически. Написал записку матери: «Мама, ты не волнуйся, я убежал потому, что поссорился с учительницей. Хочу пожить один, в милицию не заявляй». Потом сложил в портфель фонарик, спички, два пакета с югославским супом, хлеб и соль в спичечной коробке, немножко бензина в бутылке, чтобы разжечь печь. Собираясь, он чувствовал, что на даче главные заботы лягут на него. Так и вышло. Шнырик-то ни нарезать лучины, ни поколоть дрова не умел, а Карандаш, едва Шнырик отворил дверь, сразу улегся и поднялся только, когда нагрелась печка и вскипел чай.

— Ну, Акила, быстрей толкай!

— Я что, ишак? Давай вместе.

— Не злись, у меня рука болит,— оправдался Шнырик.

— Что, от папаши влетело?—усмехнулся Карандаш, как обычно будто радуясь чужой беде.

— Да Вишняков... Как дурак, после уроков кулаками размахался... Он вообще что-то больно коро-литься стал. Кому нужен его паршивый портфель? Был бы кейс, как у Гришая...

— А кто его портфель свистнул? — заинтересовался Карандаш, видно, уже сообразив, что Шнырик знает про это больше, чем говорит.

— Я что, Шерлок Холмс?

Шнырик завелся, принялся ругать Вишнякова, переживая, что Карандаш все превращает в шутку и не горит к Вадику такой же неприязнью, какую Шнырик питал сам.

— Ну, заплакал!—Карандаш зевнул.— А журнал кто взял? Тоже ты? — как бы в шутку осведомился он.

— Я? — Шнырик вытаращил глаза.

— Не папа же римский его из учительской увел?

— Ясное дело, но мне-то зачем? У меня там ни одной двоечки нет. Это Акиле смысл есть.

— Долго думал?—Акила нахмурился и обиженно засопел.

Когда они бывали втроем и Карандаш начинал посмеиваться над Шныриком, тот всегда старался увернуться, перевести его внимание на Акилу. В такие минуты Шнырик был смешон и противен. Но Акила все равно терпел его. Из-за рыбок, наверное, не рвал со Шныриком, несмотря на обиды.

Рыбки — красные, золотые — неподвижно висели в изумрудной подсвеченной воде аквариума. Волшебные, нежные и невесомые... Огромными черными точками глаз приближались они к прозрачному стеклу аквариума и, едва заметно колыхнув хвостом, скользили вниз на дно...

Шнырик хвастался своими рыбками, переводил каждую из них на рубли — они, должно быть, и в самом деле стоили недешево.

Каждый раз, приближаясь к аквариуму и радуясь чуду, Акила страдал, что живут они с родителями небогато, что аквариум такой он сможет купить себе, наверное, не скоро — когда вырастет и начнет зарабатывать сам.

13

— Антон, понимаешь, надо серьезно поговорить. Сейчас я была у директора...— Маринины глаза будто боялись взглянуть на Антона, а длинные белые руки с розовым лаком на маленьких аккуратных ногтях не находили себе места на зеленом сукне стола.

— Ты знаешь, я всегда поддерживала тебя...

Антон глянул в окно учительской, задержался взглядом на хоккейной коробочке. Мальчишки уже успели согнать к ее бортам снег. По пуховому снежному ковру тянулся змеей резиновый шланг, шестиклассники под руководством физрука заливали на площадке первый лед.

— Что там у вас происходит в отряде? Акимова, Шнырева и Борисычева ищут родители, милиция.— Голос Марины тревожно дрогнул.— Как они могли решиться на такой шаг? Должны же быть причины?

Антон опять посмотрел в окно, на серое низкое небо. Он чувствовал себя неловко: не мог объяснить старшей вожатой того, что он должен был бы, коли назвался председателем, знать сам.