Всего лишь скрипач

Наоми позволила себе внезапно уехать; мы последуем ее примеру, мы покинем Копенгаген — ведь на дворе весна, и пароход готов к отплытию, — но путь его лежит не на Фюн, и мы не сможем проведать Кристиана, Люцию или еще каких-нибудь знакомых на острове; вздымая брызги своими двумя колесами, пароход рассекает Балтийское море. Ну что ж! Для разнообразия отправимся туда. Что-то мы там да найдем, кого-нибудь да встретим. Мы обещаем, что не вернемся в Данию, пока не переживем приключения, которые вознаградят нас за труды; а иначе мы останемся там навсегда, никогда не возвратимся домой. У нас ведь есть в дальних странах хотя бы один знакомый — злополучный портняжка, отец Кристиана, возможно, в эту самую минуту он посылает привет на родину с аистом, собирающимся погостить в Дании.

Итак, мы на борту. Пароход отчаливает.

Говорят: «Что на морское дно упало, то позабылось и пропало». Скорее это можно было бы сказать о поверхности моря… Сколько ни смотри в воду, когда успокоится кильватерная волна, мы не видим больше след корабля; но что, если бы на поверхности всплывало лицо того, кто смотрел в ее зеркало, отразившее выражение, с каким он тогда смотрел? Тогда мы увидели бы красивое гордое лицо Владислава. Ведь прошло всего несколько дней с тех пор, как он вместе со всей труппой проплывал именно этим путем. В сообществе циркачей прибавился еще один член: датчанин, совсем еще юноша, наверняка не старше пятнадцати лет, но и в этом возрасте уже поздновато начинать карьеру циркового наездника; впрочем, юноша силен и гибок, а в глазах читается железная воля; его свежий рот украшают кудрявые усики. Зовут его господин Кристиан, по паспорту он родом с Фюна. Он положил руку на плечо Владиславу; в обнимку стояли они, когда судно приближалось к берегам Мекленбурга. Датчанин смотрел на северо-запад, на море — наши плавучие Альпы, из-за которых весна приходит к нам на две недели позже.

Да, когда наше артистическое сообщество пустилось в путь по суше, луга и леса стояли в таком пышном цвету, в каком у нас они будут только через две недели.

Датский юноша поцеловал Владислава в губы.

— Бери меня, — сказал он. — Я принадлежу тебе.

Владислав усмехнулся:

— Взять тебя! Я взял тебя еще на пароходе.

Кажется, датский юноша покраснел, но лица его не было видно — оно прижалось к лицу Владислава, который возвращал ему поцелуй.

«Я взял тебя еще на пароходе»! Да, верно, хорошенькую историю мы бы услышали, ежели бы могли понять говор волн. Рыбы тоже знали, что произошло, но они ведь немые! Велика мудрость природы. Рыбы созданы немыми, чтобы не разглашать сплетни волн, а черви в земле — чтобы не рассказывать, как скучно мертвым в могиле… Сделаем же вид, что мы тоже немы, и откажемся от толкования этих слов.

Цирковая труппа выбрала кратчайший путь — не через Любек в Гамбург, а через маленький городок Мёльн, прославившийся, так же как Верона и Ассизи, находящейся там могилой[40] — в Мёльне похоронен Тиль Уленшпигель.

Говорят, что Тиль погребен вниз головой; в надгробном камне высечены сова и зеркало[41]. Когда-то здесь росло дерево, и каждый странствующий подмастерье вбивал в него гвоздь — на память и загадав желание. Во время войны дерево срубили. У надгробья люди останавливаются и размышляют: ведь само имя усопшего представляет собой каламбур. С Уленшпигелем произошло то же, что с Гомером: одни сомневаются в его существовании, другие полагают, что под этим именем скрываются несколько разных людей. Но мы не будем ломать над этим голову, мы пойдем дальше в город и поищем нашего собственного Уленшпигеля, как старая графиня иногда называла Наоми.

Мёльн — интересный старинный город. Мы свернем в одну из самых узких улочек и войдем в дом с толстыми стенами, зубчатым фронтоном и немногочисленными окнами, похожими на бойницы. В просторных сенях мы увидим фургон циркачей, карету хозяина и большой свернутый матрас; стол накрыт; можно подумать, что эти «сени» объединяют все комнаты, включая спальни.

Высадившись на сушу, цирковая труппа проделала шесть миль — теперь можно было отдохнуть. Датчанин — тот, кого называли Кристианом, — сидел между Владиславом и Жозефиной, уже знакомой нам наездницей с развевающимися перьями и цветными флажками. За столом царили смех и веселье, даже Владислав выглядел не таким суровым и мрачным, как обычно, взгляд его гордых глаз был на удивление выразительным.

— Noch einmal die schöne Gegend[42], - запел паяц, потом стал болтать о сливочном мороженом и жареных цыплятах, все это на превосходном венском диалекте. А когда Кристиан шепотом сказал, что он устал и хочет спать и видеть сны, паяц глянул на него, подмигнул Владиславу и снова запел на австрийском диалекте:

Купите толкователь снов!
Зачем? Не понимаю.
Всегда один я вижу сон,
И что он значит, знаю.