Всего лишь скрипач

— Ты серьезно? — спросила Наоми. — Мне следовало этого ожидать. Ты никогда не станешь знаменитым!

Она вышла из комнаты, не желая с ним больше разговаривать, потребовала счет и поскакала домой, растворившись в вечерней тьме.

Кристиан остался один; она даже не попрощалась с ним и не взяла назад свои деньги, которые теперь жгли ему руки.

Бог сновидений расцвечивает покров ночи самыми причудливыми узорами, какие только может создать фантазия; в них есть и сила Микелнджело, изображающего проклятые души в день Страшного суда, и нежность Рафаэля, рисующего Царствие небесное. С той же смелостью рисует себе крайности — отчаяние и надежду — юное сердце, и переход от одного к другой столь же резок, однако юности всегда ближе светлая сторона: даже если в минуту большого горя она воображает себе черный сырой склеп, называя его земной жизнью, и, чтобы подчеркнуть свои страдания, показывает нам как символ себя самой брошенный на землю розовый бутон, обреченный увянуть и обратиться в прах, мы видим, как мало-помалу бутон пускает корни, расцветает, на нем появляются листья и новые побеги, и склеп превращается в увитую розами беседку, а скоро между бутонами и листьями начинает просвечивать весеннее солнце и проглядывает голубое небо.

Таков же был переход, совершившийся этой ночью в душе Кристиана, пока он брел наугад по лабиринту тропинок, ведущих по направлению к Эрбеку.

Цветом надежды считается зеленый. Ведь весной, когда пробуждается жизнь, луга и леса зеленеют. Но разве утро, когда мир восстает из мрака ночи, не более подходит для аллегории? В таком случае цвет надежды пурпурный. Багряная полоска, возникающая на востоке, предвещает возрождение света и жизни, если только она — как и человеческая надежда — не обманывает нас, будучи заревом пожара.

Кристиан увидел, как посветлело небо на востоке, но солнце не вставало.

На самом деле это был пожар. В Эрбеке горел дом его отчима. В усадьбе все спали, и пламя без помех протянуло свои щупальца сквозь крышу и окна. Небо и снег окрасились багрянцем; ржали лошади, запертые в конюшие, ленивые коровы и быки оглашали мычаньем тихое утро. Но люди спали, а кто спит, тот счастлив.

Кристиан не знал, чья усадьба горит; он смотрел на пожар с интересом, какой вызывает у молодого человека зрелище, не имеющее к нему отношения, но что он скажет потом? На рассвете все было кончено; сгорел прошлогодний урожай, сгорела скотина, а хозяин погиб под рухнувшей стеной. Две ветхие трубы торчали из дымящихся развалин. Вокруг суетились и шумели соседи и пожарные.

Сюда-то и явился Кристиан со своим узелком и скрипкой. Его дом стал пепелищем.

X

— Чтобы стать пастором, надо просто этому учиться.

— Ну что ж, и треснувший колокол может сзывать на молитву.

К. Левийн

Пиковая дама

Он умер, твердо веря, что его народ — прекраснейший на земле и, несмотря на вырождение и на все свои бедствия, остается народом, избранным Богом.

Б. С. Ингеман

Старый раввин

Когда господа нанимают слугу, они смотрят не только на его умение выполнять свои обязанности, но и хотят, чтобы в его внешности и произношении не было ничего смешного. Актер, выступающий на сцене, должен обладать наружностью, соответствующей персонажу, которого он будет играть, иначе он не донесет до зрителя замысел автора пьесы. Особенное значение придается голосу. Почему же пастор, устами которого вещает сам Господь, имеет у нас право на самый писклявый фальцет и смешную манеру говорить? Наши пасторы проповедуют нараспев, гнусаво, вычурно, как правило, повторяя ошибки столичных пасторов, которые блистали во времена их молодости. Подобно тому, как некогда казался невозможным перевод Библии на родной язык, многие считают невозможным чтение Библии вслух без той аффектации, с которой передают слово Божие наши пасторы. Вместо того чтобы говорить естественно, от сердца, глядя в глаза своей пастве, эти священники пыжатся, как индюки, склоняют набок голову, закатывают глаза. А между тем слово Божие должно преподноситься как благородное вино, в чистом серебряном бокале.

Все недостатки, которые должны быть чужды духовному лицу, наличествовали у местного священника господина Патерманна, который по желанию графини готовил Наоми к конфирмации. Не зря уста его источали мед, не зря он пресмыкался как змея; в его вечной улыбке было что-то омерзительно приторное, льстивое; он обращал к людям свое приятное лицо, в то время как сзади у него была пустота[31].