Всего лишь измена

— Мы переехали в Гагры. Там было очень красиво. А главное воздух! Морской, одновременно, горный. Митька любил море. Очень любил! А ещё постоянно просил меня сводить его в горы. Мать запрещала ему ходить в одиночку. Опасно там, даже взрослому. Не то, что ребёнку. А он был ребёнком.

Я придвигаю к себе чашку с кофе. Вцепившись в неё, как в спасительный круг. Речь Никиты обрывиста. Знаю, что он приближается к самому страшному. Так хочу выкрикнуть: «Стой! Замолчи». Только… Может, ему это нужно? Рассказать мне всё то, что так долго скрывал.

— Как-то раз мы поссорились с Адой. Сильно поссорились! Она обвинила меня в том, что я не уделяю ей и детям внимания. Я как раз строил новый завод возле Сочи. Я в порыве эмоций сказал, что не будь у нас Митьки, и мы бы давно развелись. Только он меня держит, насильно. В общем, — Никита, пригнувшись, трёт лоб пятернёй. И хмурится так, будто память об этом причиняет ему нестерпимую боль.

— Он всё слышал? — пытаюсь помочь. Угадала!

Кивает:

— Подслушивал. После сбежал! Сам отправился в горы. Наверно, винил себя в том, что мы с матерью ссоримся. Думал, что это всё из-за него.

Никита опять замолкает. Я думаю… Что? Он упал? Он сорвался с горы? Заблудился? Его съел дикий зверь? Укусила змея?

— Он забыл ингалятор, — произносит Никита, — Всего одно это могло бы спасти ему жизнь.

Ощущаю, как слёзы текут по щекам. Боже! Ведь он был ровесником Тохи. Я даже представить боюсь, если бы мой милый мальчик погиб. Я бы точно тогда наложила на себя руки.

Тянусь. Прижимаю ладони к запястью Никиты. Чувствую пальцами пульс, что клокочет под кожей.

— Мне так жаль.

Он молчит. До сих пор погружённый в глубину своих мыслей. И вдруг. Его пальцы сжимаются. А вторая ладонь накрывает мои, разом обе.

Я понимаю, что это касание — первое наше, спустя двадцать лет. И смотрю на сплетение рук, продолжая беззвучно плакать.

Он шепчет:

— Спасибо, — и продолжает, уже чуть спокойнее. Будто самое страшное оставлено им позади, — Ну, а после… У Ады случилась депрессия! Алёнке тогда было восемь. Я нанял нянечек, тёщу позвал. Самому мне приглядывать за дочерью было трудно. Я был всё время в разъездах. Только работа спасала! А дома… Я просто с ума сходил! Глядя на Митькины вещи. Винил себя очень. Себя, не её.

— А она, вероятно, винила себя? — рискую озвучить.

— А, может, меня, — отвечает Никита, — Она стала пить. Совсем распустилась! Перестала следить за собой. А однажды, когда она спьяну так испугала Алёнку, что у той начался нервный срыв, мне пришлось запереть её в клинику.

— Что она сделала? — хмурю я лоб. Неужели, она угрожала ребёнку?

— Она пыталась покончить с собой у неё на глазах. Порезала вены. Испачкала кровью постель. Я вернулся домой, — Никита болезненно жмурится, — А Алёна в крови. Я был напуган! Она просто плакала. Кричала: «Там мама! Она умирает». Это был просто ад.

На столе наши руки лежат друг на друге. Как будто иначе нельзя. Словно прерви я телесный контакт, и слова прекратятся. Я чуть пожимаю запястье Никиты.

— Но ты же всё выдержал. Ты молодец! А где сейчас дочка? Ей уже…

— Двадцать семь, — он с теплотой усмехается.

«Надо же, взрослая», — думаю я. Ей было три, когда мы повстречались. Затем отношения, после — разлука длиной в двадцать лет.

— Она сейчас здесь, или там? — уточняю.

Никита грустнеет, улыбка сползает с лица:

— Алёнка меня ненавидит. Считает, что я виноват в том, что стало с её матерью.

— Но ведь это неправда? — шепчу.

Плечи Никиты сжимаются:

— Не знаю, возможно, что есть доля истины в этом.

Молчим. Нарушает молчание птица, которой приспичило петь за окном.

— Ты прости меня, Вит! — с неожиданной болью бросает Никита, — Я ведь правда сбежал. От себя. От тебя.

Я решаюсь отнять свою руку. Но он не даёт. Прижимает её ещё крепче и держит:

— Пойми! Я тебя полюбил. Понимал, что не в силах расстаться. Вот так просто взять, оттолкнуть. И пока я живу в этом городе, мы будем видеться. Только ты… Ты была молода! Я ощущал себя просто чудовищем, которое держит тебя в своей тёмной пещере. Вынуждает тебя приходить.

— Ты меня не вынуждал, — говорю осторожно, — Ведь я же сама так решила.

— Ты была молода, — повторяет он тише, — А я был не вправе.

— Так значит, ты знал, что уже не вернёшься? — я вспоминаю тот миг нашего общего прошлого, когда Никита прощался со мной. Когда заверял, что разлука продлится недолго…

Он усмехается. Ясно без слов.

— А знаешь, — сглотнув, говорю, — А ведь я благодарна тебе. Если бы ты не уехал, то я бы сгорела, наверное. Ты бы никогда не развёлся.

«Если бы ты не уехал, твой сын был бы жив», — добавляет сознание. Боже! Как вычислить, вызнать, что лучше? А какая дорога ведёт в никуда?

«Что ни делается, всё к лучшему». О, нет! Эта фраза сюда не подходит. И я выбираю другую:

— Значит, так было нужно.

Никита со мной соглашается:

— Да.

Выходит, он просто хотел уберечь. И себя, и меня. И семью. А вот вышло иначе! Свою жизнь он разрушил. Мою… Ну, почти! Вот если б не Костя. То первой взаправдашней жертвой могла бы стать я…

Телефон оживает в кармане. Вынуждает Никиту меня отпустить.

— Извини, — говорю, — Нужно ответить.