Всегда солдат

Через полчаса прозвучал гонг. Еще четыре часа таскали на носилках битый кирпич, разворачивали ломами завалы. От слабости у меня кружилась голова и на лбу часто выступал пот. Ноги в коленках предательски дрожали. Я чувствовал, что это не только от голода. Меня не покидало ощущение ломоты в суставах. Иногда тело сотрясала дрожь.

Рядом с нами работала другая пара пленных. Один из них, молоденький, с узкой грудью и колючими лопатками паренек, часто поглядывал в нашу сторону. Потом не выдержал и спросил:

- Что, ребята, вас пан без хлеба оставил?

- Какой пан? - не понял Виктор.

- Тот, к которому вы прикреплены.

- Да, - неохотно подтвердил Виктор.

- А почему? - допытывался паренек.

- Плясать нас заставлял, - отозвался я.

- Ну и что! - удивился пленный. - Подумаешь, невидаль какая! Ну, потопали бы немножко и дело с концом…

- Тебя как звать? - перебил я парня.

- Сергей!

- Так вот, Сергей. Давай, двигай отсюда, прямо к тому немцу. Скажи, что мы тебя прислали сплясать. Хлеб можешь взять себе.

- Да я…

Паренек, не ожидавший такого оборота, растерянно умолк.

- Эх ты - советчик! - произнес его напарник. - Слюни тебе еще нужно вытирать мамкиным подолом!

Во второй половине дня выпал небольшой дождик. Землю развезло, работать стало тяжелее. Скользили ноги, и раза три носилки вырывались из наших рук. Мы стали меньше загружать их. Немец заметил нашу хитрость и стал сам класть кирпич на носилки, увеличил ношу вдвое.

Мы терпеливо снесли и это.

- Мало? - допытывался немец и добавлял еще.

- Я, наверное, пристукну эту образину, - тяжело переводя дыхание, прошипел Виктор. - Не могу больше… [89]

Наконец ударил гонг. Рабочий день кончился. Пленные начали выстраиваться в колонну. Рядом с нами оказался Сергей.

- Смотрите, ребята, ваш пан идет, - и Сергей кивнул головой в сторону ворот.

Немец кого-то искал в колонне. Увидев нас, подошел к конвоиру и что-то сказал, передав ему две буханочки хлеба. Солдат направился к нам. Вместе с хлебом гитлеровец вручил Виктору пачку сигарет.

- Вот это да! - произнес Сергей. - Отвалил ваш пан!

- Заткнись, ворона! - оборвал его Виктор.

- А ты не очень задавайся. Подумаешь, гордый какой! Видно, не такие уж голодные. Немец добрый, перед таким не зазорно и ногами подрыгать…

Клементьев так взглянул на Сергея, что тот испуганно подался назад.

- Да чего говорить с ним. Совсем ведь малец, - сочувственно произнес кто-то рядом. - В его возрасте у меня музыка в желудке никогда не замолкала. Трескал за обе щеки. Мать только охала: «И куда в тебя столько лезет!» А стал постарше, такую ряжку отрастил, что в три дня невозможно было обцеловать.

- Оно и видно, битюг битюгом!

- Не-е, сдал малость на таком довольствии. Раньше бы посмотрели! Один пушку ворочал. Мой командир так и говорил: «Запасная тягловая сила».

- Шагом марш! - раздалась команда на русском языке.

Колонна зашевелилась и потянулась к лагерю.

- Ну-ка, малец, - позвал Виктор Сергея, - получай прибавку на рост. - И протянул половину буханочки. - Перед нами попляши, если хочешь. А перед гадами не смей! И не ищи среди них добрых. Эта подачка не доброта, а издевательство над нашим достоинством, честью… Видел траншею за бараками?

- Да.

- Она тоже - от такой «доброты». От этой доброты земля наша кровью пропиталась… И еще: держи голову выше, не гни ее перед мразью! [90]

Отчаянный поступок

На другой день мы не вышли на работу.

- Там скорее загнешься, - сказал Клементьев, - а надежды на побег никакой.

Я согласился. Да и чувствовали мы себя неважно. Ночь провели на воздухе. В бараке не нашлось свободных мест. Добрая треть рабочего батальона оказалась в нашем положении. Нам еще повезло - мы сумели втиснуться между спящими и легли у самой стенки барака.

Среди ночи неожиданно посвежело, заполыхали зарницы, глухо зарокотал гром. Деваться все равно было некуда, и мы остались на своих местах.

- Может, минует, - сквозь дрему произнес Виктор.

Я промолчал.

Гром приближался. Все чаще сверкали молнии, распарывая своими иглами горизонт. Свет их вырывал из тьмы клубящиеся края зловещих облаков, ряды колючей проволоки, сторожевые вышки, грязные стены бараков и продрогших изможденных пленных, отдававших жалкие остатки своего тепла остывшей земле.

Правее могильным провалом зияла свежевырытая траншея. Доносился сладковатый, тошнотворный запах разлагающихся трупов. В отблесках молний я иногда различал торчащие из земли головы и руки со скрюченными пальцами. И тогда казалось, что мертвецы вылезают из гигантской могилы и безмолвно взывают к живым.

А с востока нарастал шум. Если бы это был шум боя! Но фронт проходил далеко и с каждым днем отодвигался все дальше.

Шум приблизился. Запахло сырой землей. Первые капли упали мне на лицо, на ладони. Эти капли были похожи на слезы, на трудные, нечеловеческие слезы, которые я иногда замечал в глазах товарищей по плену.

Я подставил лицо под дождь и лежал не шевелясь. Дождь усилился и наконец хлынул на землю шуршащим, как шелк, потоком. Но никто не вскочил, не поднялся. [91] Люди только плотнее вжались друг в друга, стараясь не пропустить влагу под себя.