Всегда говори «всегда» – 3

Она поддела ногами тапки, стоявшие в коридоре, и выскочила за дверь, в чем была – в легкой блузке с короткими рукавами и шелковых брюках. Сергей подумал, что надо бы тоже выйти встретить детей, да и Ольга без верхней одежды простудится… Но сил не было.

Он встал, подошел к бару, налил себе стопку водки…

Он все равно сбежит. От себя самого. Не получится скрыться в Москве, схватит в охапку детей и Ольгу и помчится в глухую тайгу; если и там нахлынет тоска по смуглой коже, миндалевидным глазам, аромату сандала и золотому скорпиону – побежит дальше, в Арктику; а если и там… Он изменит имя, фамилию, побреется наголо, сделает пластическую операцию. Да мало ли способов убежать от себя самого…

Он залпом выпил водку.

Она показалась ему водой.

– Господи! Машка, Мишка, Костенька! – Раскинув руки, Ольга попыталась обнять выскочивших из машины детей всех сразу, но у нее не получилось – в объятия попался один Костик, а Мишка и Маша с визгом повисли на ней, едва не повалив в снег.

– А ты подарки привезла?! – в один голос завопили Миша и Маша.

– А вы как думаете? – засмеялась Ольга, целуя их в щеки.

– Привезла, – рассудительно сказал Костик и, подумав, добавил: – Папу!

Барышев выскочил на крыльцо и гаркнул во всю мощь своих легких:

– Оля, ты с ума сошла! А ну, быстро в дом! Простудишься!

– Папа! – кинулась к нему Машка.

– Папа! – побежал за ней Мишка.

– Мой папа! – наперегонки с ними ринулся Костик.

– Нет, мой! – закричала Маша.

– А вот и мой! – перекричал ее Мишка.

Барышев сграбастал их всех в охапку – у него получилось, – расцеловал кого куда – в мохнатые шапки, в глаза и даже в вязаные рукавицы. Кажется, в глазах у него блеснули слезы…

Ольга смотрела на всю эту кутерьму и думала: ну, наконец-то… наконец-то все как прежде.

И ее больше не мучили никакие бредовые предчувствия.

Из-за подарков, конечно, вышли мелкие конфликты – не могли не выйти, потому что это была борьба не за вещи, а за родительскую любовь.

– А это кому? – ревниво спросила Маша, выхватывая из горы свертков блестящую коробку, перевязанную ярко-красным бантом.

– Это тоже тебе, – дипломатично ответила Ольга.

– А это? – отложив коробку, Маша вытащила сверток с изображением вертолета.

– Это Косте.

– Ну вот! – надула губы Машка. – Все Косте да Косте…

– Машка! Нахалка! – засмеялась Ольга. – Костя, а ну бери скорей свои подарки, а то Машка все захапает.

– Мне не жалко, – заулыбался Костик. – Пусть хапает. Ей вертолет через пять минут надоест.

– Ну, стратег! – захохотал Сергей. Он сидел на диване и с удовольствием наблюдал за этой веселой возней. – А я-то хотел сказать, молодец, девочкам уступает.

– Мам, а Петьку вы там оставили? – почему-то шепотом спросила Маша.

– Что ты, глупенькая… Спит Петька. Устал и спит. – Она обняла Мишку, увлеченно рассматривающего радиоуправляемый джип. – Ну что, нравится?

– Лучше бы настоящий, но пока и этот сойдет.

Барышев снова захохотал, и Ольга тоже, ощущая абсолютное, безоговорочное счастье.

Они не заметили, как Машка вытащила из вещей тубус и одну за другой стала разворачивать Ольгины тайские картины.

– А это что? Ой! Красиво-то как!

Над одной картиной она замерла особенно долго.

– Мам, это кто?

Машка повернула лист ватмана. На Ольгу насмешливо смотрели миндалевидные глаза Оксаны.

– Нравится? – улыбнулась Ольга.

– Угу. Только тут ненарисованное осталось.

– Дорисую, – Ольга взяла у Маши портрет и развернула его к мужу. – Сереж, посмотри, а она и в самом деле получилась, правда?

Барышев посмотрел на портрет, и взгляд его сделался вдруг отсутствующим.

– Да, неплохо, – сухо сказал он, встал и подхватил Машку на руки. – Это кто у нас такой большой и взрослый?!

Достал его этот Таиланд, решила Ольга. Так достал, что и вспоминать не хочет.

Она вдруг почувствовала совершенно искреннее раскаяние – и чего напридумывала себе про Оксану? С чего решила, что она могла позволить ей утонуть?

Определенно, жара навевает какие-то кровожадные мысли. Не зря все ужасы в кино принято показывать именно в экзотических пейзажах…

– А ведь я даже с ней не простилась. Неудобно… Надо ей позвонить. Слышишь, Сережа?

Но Барышев ее не услышал. Посадив Машку на плечи, он с гиканьем помчался на кухню. За ним побежали Костя и Миша.

– Пап, так нечестно! Меня покатай!

– Нет, меня, пап! Я легче!

Ольга засмеялась, свернула портрет и бросила его на стол.

Не будет она Оксане звонить.

Не такая уж близкая та ей подруга.

Обожгло. Ошпарило, когда он увидел портрет.

Швырнуло с небес на землю или, наоборот, с земли в космос?

Барышев, стараясь не разбудить Ольгу, встал и спустился в гостиную.

Сердце привычно бухало в позвоночник, словно Оксана была рядом…

А она и была…

Сергей развернул портрет и перестал дышать, глядя в Оксанины глаза, на ее нежный овал лица, тонкий, с едва заметной горбинкой нос.

Наваждение, вот… Он подобрал, наконец, нужное слово. Не любовь, не страсть, не блуд, а наваждение.

Поэтому с ней ему плохо, а без нее – невыносимо.

Он прижался губами к портрету, словно надеясь почувствовать горьковатый вкус ее кожи.

От портрета пахло Ольгиными духами.

– Сережа! – послышался на лестнице голос Ольги. – Ты где?