Всегда говори «всегда» – 2

– Сережа! А я смотрю, куда ты делся, машина подъехала, а тебя нет… – Ольга бросилась к нему, но осеклась, наткнувшись на темный, тяжелый взгляд.

Она знала – его глаза темнели от тревоги, боли, злости и ревности.

– Что-нибудь случилось? – спросила она, и сердце ухнуло вниз от догадки – следил? Узнал, что ее не было в агентстве? Кто-то рассказал ему про Митяя? Или просто неприятности на работе?..

– Сережа… – Ольга попыталась взять его за руку, но он вырвался, стремительно подошел к окну и, глядя во двор, освещенный яркими фонарями, глухо спросил:

– Ты меня любишь?

Первый раз спросил об этом, не глядя в глаза.

– Почему ты спрашиваешь, я не…

– Ты меня любишь? Ответь мне! – Сергей резко повернулся, и Ольге показалось, что ему хочется схватить ее за плечи и потрясти. – Ответь немедленно!

– Я тебя люблю, ты это знаешь. – Ольга старалась говорить спокойно, но голос дрожал.

– До недавнего времени я в этом не сомневался… до сегодняшнего дня.

– И… что же произошло сегодня?

Она не ошиблась – Сергей подошел к ней, взял за плечи и легонько встряхнул.

– Я всегда думал… что, когда два человека любят друг друга, они ничего друг от друга не скрывают… Ничего! – Он помолчал, отвел взгляд, отпустил ее и как-то безучастно сказал:

– Я только что был в госпитале. Навещал твоего приятеля.

– Сережа, это совсем не то, что ты думаешь. Я могу все объяснить…

– Не надо.

– Но, Сережа!..

– Не надо мне ничего объяснять! Я все знаю. Я действительно все знаю.

Этот тон, этот взгляд, эти руки, рванувшие на шее галстук, – все было катастрофой. И никакие объяснения эту катастрофу исправить не смогли бы.

Может, просто упасть на колени? Но она ни в чем не виновата… Разве только в том, что не рискнула сказать правду, потому что точно знала – будут этот взгляд, этот тон и эти руки, рванувшие галстук… Когда они только начали жить, барышевская ревность ее забавляла, веселила и даже ей льстила, но Ольга никогда не думала, что она заставит ее врать, изворачиваться и чувствовать себя чуть ли не преступницей.

Она не станет оправдываться.

Пусть сам договаривается со своей ревностью.

Барышев помял галстук в руках, отбросил его и снова взял ее за плечи.

– Прости меня!

Ольга опустила глаза, сил не было на него смотреть – бледного, истерзанного…

– Прости… Что же я делаю не так? Скажи мне. Ведь я что-то не так делаю. Если ты боишься сказать мне правду… Значит, дело во мне?

– Сережа! – Ольга обняла его с благодарностью и засмеялась – слава богу, никакой катастрофы, ревности дали пинка под зад. – Сереж…

– Я дурак? Да? – Он виновато потерся носом о ее плечо. – Ну, скажи, я ревнивый идиот?..

– Я просто очень боюсь тебя потерять, Сережа. Очень боюсь. Ты тоже меня прости. Это я дура! Самая примитивная дура.

– Я люблю тебя!.. Примитивные дуры всегда были в моем вкусе…

Они долго целовались, так долго, что часы на кухне пробили не один раз, а потом Сергей сказал нечто загадочное:

– Если бы мы не встретились с тобой полтора года назад, то я увидел бы тебя послезавтра…

Митяй мог бы запросто пойти в туалет и повеситься.

А что, ходить он научился, из простыни можно сделать веревку, а под потолком в туалете есть прочный крюк, он сегодня его заметил.

Митяй запросто мог бы повеситься, но не стал. Жить не хотелось, но и умирать тоже – к чему такие усилия?

Ему стало все равно.

Ну, дышит он, ходит помаленьку, и пусть…

Сам когда-нибудь помрет, не пугая медсестер своим суицидом и не портя врачам статистику по смертности. Да, кстати, и Ольгу не обвинят в его смерти, а то быстро проведут параллель и ярлыков навешают.

С утра он смотрел в окно и считал листья на молодой березе, которая ветками скребла стекло при малейшем ветре. На пятьсот первом листочке он сбился и начал сначала. На шестьсот втором пошел сильный дождь, и он опять сбился… Стал считать под дождем, но это оказалось трудно, и дальше десяти дело не шло.

Хлопнула дверь, зазвенели мензурки – Люда пришла?

Все равно.

Дождь полил с такой силой, что стало невозможно считать.

– Дмитрий Иванович! – Люда прикоснулась к его руке. – Вы что же лекарство не приняли? У вас же давление повысится.

Митяй, шевеля губами, начал подсчитывать струи дождя.

Десять, двадцать, тысяча, три сотни тысяч… не ошибешься.

Миллион струй, которые появляются из ниоткуда и исчезают в никуда.

Как его любовь к Ольге.

– Это же безобразие, Дмитрий Иванович! – Люда уже трясла его за руку.

Как ей объяснить, что ему все равно…

– Давайте-ка! – Сзади звякнул графин, послышался звук льющейся воды. – Вы сейчас вот эти лекарства примете, а уж эти, которые дневные, чуть позже, перед ужином, а то нельзя прерывать.

Он выпил, отчего не выпить, если ему все равно…

– Вот эту красненькую еще… – Люда сама засунула таблетку ему в рот и запить дала, как маленькому, придерживая руку под подбородком, чтобы не капало. Ему так мама руку придерживала, когда в детстве он болел, а она его поила в кровати.

Митяй поймал эту руку и посмотрел – не мамина ли?

Нет, мама умерла давно, и у нее рука крупная была, натруженная, а эта – маленькая, с тонкими пальцами.

– Я ей не нужен, – прошептал Митяй. – Я никому не нужен.