Всегда буду рядом

Обязанность эта была мне крайне неприятна. За годы брака с Генри я ничуть не стала менее нелюдимой. Самым главным для меня по-прежнему оставалось творчество, голоса, живущие в моей голове. Я все так же временами «выпадала» из оживленного разговора, захваченная не ко времени пришедшей мне идеей, опрометью бросалась к компьютеру, наплевав на приличия, и по нескольку суток не выходила из комнаты в моменты наплыва вдохновения. Генри любил меня достаточно сильно, чтобы мириться с этими причудами и не пытаться меня перевоспитать и сделать более социальным человеком. Он в общем-то и сам не был любителем шумных мероприятий, просто с детства привык подчиняться царившим в семье порядкам. Я же ради него соглашалась время от времени почтить своим присутствием очередное великосветское сборище, а затем пропасть из-под придирчивых взглядов многочисленных тетушек и кузин еще на полгода.

Не желая вступать в споры с Агатой, я поднесла к глазам бинокль и стала разглядывать ряды гостей. Налетевший откуда ни возьмись ветер сорвал с головы одной из дам причудливую шляпку, которыми так славились королевские скачки. Огромная, ярко-розовая, с укрепленными на тулье перьями и фигурками птиц, она так и катилась по рядам, пока какой-то важный джентльмен с седыми баками не поймал ее и не передал обратно владелице. Я невольно рассмеялась и поправила собственную простую черную шляпу, по счастью прочно сидевшую на голове. За что снова удостоилась осуждающего взгляда от Агаты.

– Ненавижу эти чертовы шляпы, – сказала ей я. – Идиотская традиция.

– Вы знали, на что шли, дорогая, – ледяным тоном отозвалась Агата и уткнулась в свой бинокль.

Выходя замуж за Генри, я в общем-то предполагала, что его семья никогда в жизни не примет меня, гнусную узурпаторшу, нахально отхватившую себе жениха, за которого несколько десятилетий бились самые завидные невесты Великобритании. Но это было последним, что волновало меня в те дни. Для меня самой вся эта ситуация была настолько неожиданна – я ведь считала, что дорожу своей свободой, своим одиночеством, что никогда не решусь и не соглашусь связать с кем-то жизнь, что самым приоритетным для меня интересом всегда будет творчество, – и думать о том, что там скажут какие-то замшелые аристократические родственники, у меня просто не было ни времени, ни сил. К тому же, честно признаться, меня в те дни не оставлял страх – что то, что мы с Генри приняли за любовь, окажется всего лишь вполне объяснимым восторгом, охватившим нас в процессе удачного совместного творчества. Мне хорошо было известно, что это такое, как ярко может зажечь понимание того, что вы с этим человеком на одной волне, что мысли ваши идут в одном направлении, а идеи перекликаются. Подобную эйфорию легко было перепутать с влюбленностью. Однако со временем Генри удалось меня убедить, что то, что он испытывает ко мне, является настоящим глубоким сильным чувством.

Когда мы познакомились, Генри было чуть-чуть за пятьдесят. До сих пор он никогда не был женат, и всю свою жизнь посвящал музыке. И теперь, казалось, он купал меня в скопившейся в нем за все эти годы нерастраченной нежности. Мне иногда даже страшно становилось, когда я ловила на себе его взгляд – казалось, на женщину, на жену с таким обожанием не смотрят. Я же со своей стороны относилась к этому внезапно вошедшему в мою жизнь мужчине одновременно и с любовью, и с глубоким уважением и восхищением. Наверное, такова уж была моя природа – по-настоящему острую страсть во мне мог вызвать только человек, в первую очередь завороживший меня своим талантом, творческой энергией, а уж потом покоривший и личными качествами.